Тэсс Даймонд - Опасные игры

Бекки выдавила улыбку, вылезла из машины и поспешила наверх по ступенькам.

Мэгги потянулась назад, чтобы достать сумочку с заднего сиденья.

Вдруг кто-то постучал в пассажирское окно. Вот досада. Это был Пол Харрисон, ее бывший жених. Сквозь раздражение она ощутила укол вины, ее руки сжали руль так, что побелели костяшки пальцев. Что, черт возьми, он здесь делает?

Она нажала кнопку и опустила стекло.

– Пол, я немного занята сейчас. Мы можем обсудить мои коробки с вещами попозже.

Пол улыбнулся – просто и успокаивающе. Эта улыбка была ей так знакома. Она покорила Мэгги при первой встрече. Улыбка и то, как он старался в тот день спасти обоих – жертву и обезумевшую героиновую наркоманку, угрожавшую жертве ножом. Несмотря на то что Пол не был опытным переговорщиком, он действительно наладил контакт с наркоманкой за пятнадцать минут, пока успокаивал ее. Это дело было ему не по зубам, но он сделал все, что мог, перед приходом Мэгги. Его решимость и изобретательность всегда восхищали ее. И на него было приятно посмотреть, если вам нравится типаж Капитана Америка – голубоглазый блондин с ямочками на щеках.

С Полом было спокойно. Комфортно. Но он не был способен понять темноту в ее душе. Он видел ее и хотел прогнать, растопить своей любовью, не понимая, что эта темнота была неотъемлемой частью Мэгги и делала ее тем, кто она есть, – хорошо это или плохо.

– Я здесь не из-за твоих вещей, Мэгги. Фрэнк позвал меня.

Мэгги была вынуждена признать, что это был правильный выбор, хотя и осложнял ей жизнь. Внимание Пола к деталям и правилам выделяло его среди более формалистских агентов. Но настоящее восхищение Фрэнка – и Мэгги – вызывало его необыкновенное упорство.

– Фрэнк прислал тебя следить за мной? – спросила Мэгги.

Пол покачал головой:

– Фрэнк бы этого не сделал, Мэгс. Мне надо поговорить с охраной школы, а еще я привез техника взглянуть на записи с камер видеонаблюдения. Как тебе эта мисс Хейс, а? – Он притворно содрогнулся. – И почему эти осуждающие директрисы всегда заставляют чувствовать себя шестнадцатилетним?

Мэгги нехотя улыбнулась:

– Довольно страшная, да.

– Можно я прокачусь с тобой? – спросил Пол. – Техник до сих пор просматривает запись.

Мэгги хотела отказать, потому что она знала, что будет неловко, – она сама все испортит. Но это было бы грубо. С Джейком О’Коннором можно быть грубой – он заслужил это, расспрашивая ее с такой заносчивостью. Боже, что этот парень о себе возомнил? Кажется, ее суровые предупреждения только насмешили его. А уж Джексону Даттону она бы грубила хоть каждый день – кто-то должен был утихомирить его эго. Но Пол не заслуживал грубости. Особенно после того, как она разбила ему сердце. Мэгги до сих пор помнила выражение, застывшее на его лице, когда она расторгла помолвку. Он даже не удивился – и из-за этого она чувствовала себя особенно виноватой. Это было грустное смирение, говорившее о том, что он видел знаки, может быть, еще даже раньше, чем она сама, но пытался бороться за их отношения.

А она не пыталась.

– Залезай, – сказала она.

Когда они выезжали из ворот академии, Пол наклонился и начал возиться с радио. Мэгги прикусила язык, вспомнив, как раньше они препирались из-за музыки в машине. Она терпеть не могла включать радио за рулем и боролась с желанием напомнить ему об этом. Но затевать ссору сейчас было бы глупо.

Мэгги свернула с укромной аллеи, окружающей академию. Главная улица города в это время года была буйством красок: ярко-зеленые магнолии в нежно-розовых цветах радовали глаз. По давней традиции каждую весну медные памятники в городе – большинство из них изображали важных исторических персонажей – украшались ленточками в честь первого мая. Так что, когда Мэгги проезжала мимо Рид-Парка, ее взгляду представился памятник Джорджу Вашингтону с розовыми и голубыми лентами, струящимися по плечам.

– Ты узнал что-нибудь полезное от охраны? – спросила она, в отчаянии пытаясь нарушить неловкое молчание.

– Никто ничего необычного вчера не видел, – сказал Пол.

Мэгги перестроилась на другую полосу движения. По мере их отдаления от академии движение становилось все загруженнее, и теперь они еле ползли по дороге. Она смотрела прямо перед собой, но краем глаза видела, что Пол сверлит ее взглядом. Мэгги не вынесла тишину.

– Что? – сказала она и вздрогнула от того, как раздраженно это прозвучало. Почему она ведет себя с ним как стерва?

– Я просто хотел узнать, в порядке ли ты, – мягко сказал Пол. – Девочка-подросток, похищение… Уверен, это будит плохие воспоминания о… – Он смутился, а Мэгги морально готовилась к тому, что он хотел сказать. Она знала, что он хотел сказать. Он сам был живым напоминанием об этом. Конечно, он заговорил об этом, потому что беспокоился за нее или даже любил, – но он не понимал, что Мэгги просто не могла говорить о том, что случилось с ней в юности. Нет. Она хранила свои страхи глубоко похороненными в пыльных уголках своей памяти.

– Ну, ты знаешь, – наконец сказал Пол. – Твое детство. Вопросы, оставшиеся без ответа. Твоя сестра.

Мэгги словно обухом ударили. Она знала, что он это скажет, но от произнесенных вслух слов она похолодела. Пол был одним из тех немногих людей, кто знал о ее детстве. Она не скрывала его от него, но когда он пару раз пытался расспросить ее, останавливала. Через месяц после того, как он сделал ей предложение, он приехал к ней домой, не предупредив, и обнаружил ее пьяной в обнимку с фотоальбомом. Это были ее личные поминки, неофициальная церемония, которую она проводила каждый год в день, когда она потеряла – оставила – Эрику. У нее был нервный срыв – но разве нельзя быть слабой перед мужчиной, за которого собираешься выйти замуж? Она пыталась убедить себя в этом тогда, но ощущение дискомфорта от того, что она показала себя такой уязвимой, так и осталось у нее на сердце.

Пол тогда сказал все, что нужно было сказать. Он сделал ей чай и обнимал ее, пока она плакала. Он посмотрел все детские фотографии Мэгги и сестры и пытался утешить ее. Но Мэгги не могла отделаться от ощущения, что, хоть он и делал все правильно, ей это не подходило.

Он понимал ее горе, но не мог понять ее гнев или чувство вины. Эти эмоции гораздо более запутанные, их тяжелее вынести и от них тяжелее исцелиться.

И эти эмоции были нужны ей. Этого она не говорила даже ему. Но ей был нужен гнев. Ей было нужно чувство вины, которое пульсировало в ней чаще и сильнее, чем ее собственная кровь. Оно питало ее. Стало основой ее существования – и если бы она ему позволила, он бы попытался его растопить. Заменить его любовью и счастьем. Домом с садиком, белым заборчиком и собакой. Но она слишком боялась позволить ему это сделать. Слишком боялась настолько довериться. Слишком боялась обнажиться перед кем-то. Слишком боялась избавиться от того, что толкало ее вперед, от того, чем она жила.