Андерс де ла Мотт - Конец лета

С улицы донесся звон церковного колокола, призывающего на службу. Значит, по воскресеньям второй завтрак у стариков бывает около одиннадцати.

Вероника тщетно пыталась сообразить, что бы еще сказать. Она уже готова была встать и уйти, когда вдруг кое-что надумала. У нее даже дыхание перехватило от появившегося хорошо знакомого ощущения. Она откинулась на спинку стула и стала пристально изучать Сейлора. Его взгляд и то, как он перебирает плед. Мельчайшие изменения на его лице.

— Тебе грустно, — мягко сказала она. — Ты горюешь по своему другу, да, Челль-Оке?

Сейлор не ответил. Он все еще смотрел на собственные колени, но пальцы замерли, перестали перебирать ткань.

— Томми был хорошим другом? — спросила Вероника.

Старик промолчал, однако ей показалось, что он слабо кивнул.

— А ты был ему хорошим другом, Челль-Оке?

На этот раз кивок был отчетливее.

— Я помогал Томми, когда он в первый раз вышел в море. Он был таким молодым. Я его учил, присматривал за ним. — Сейлор замолчал.

Вероника остро пожалела, что при ней нет блокнота.

— Так Томми был хорошим другом? — повторила она. Сейлор посмотрел на нее. Его глаза блеснули.

— Хороший друг не предаст, — угрюмо сказал он. — Никогда. Томми не предавал. До того лета.

— Так ты думаешь, Томми предал тебя? Бросил?

Сейлор снова опустил глаза.

— Послушай, ты защищал Томми. Ты был хорошим другом, а он тебя бросил. Оставил наедине с людьми, которые злились на него за то, что он сделал, злились на тебя за то, что ты с ним знался. — Вероника умолкла, желая убедиться, что Сейлор ее слушает.

— Я был Томми хорошим другом, — пробормотал Сейлор. — Хорошим.

— Он больше не подавал о себе вестей? После того лета? — Вероника затаила дыхание.

— Нет. — Сейлор покачал головой. — Ни словечка…

Вероника заставила себя подождать, не перебивать его вопросами.

— Он получил по заслугам, — вдруг сказал Сейлор. Голос стал резким.

— Кто? Томми?

— Нет! Аронсон. Получил по заслугам. Не надо ему было влезать… Лишил Томми куска хлеба. Томми и его семью. И Томми сделал это. Томми… — Слова точно застревали у Сейлора на полпути между мозгами и ртом. Блуждающий взгляд наполнился тревогой. Вероника глубоко вздохнула.

— Что сделал Томми? — спросила она.

Губы старика мокро шлепнули друг о друга. Он словно бы безуспешно подыскивал ответ.

— Что Томми сделал с моим младшим братом?

— Из-бушка, — выговорил старик.

— Какая избушка?

— Аскедален. Охотничья. Томми не виноват… — Остаток фразы потонул в невнятном бормотании.

— Расскажи про избушку. — Вероника подалась вперед.

— К черту! — завопил вдруг Сейлор так, что брызги слюны полетели ей в лицо, заставив отшатнуться. Он принялся раскачиваться взад-вперед. — Тайна, избушка — тайна. Почему ты ничего не сказал, Томми? Почему не сказал, как все было?

Он внезапно замолчал и обмяк. Пальцы снова начали перебирать плед.

— Челль-Оке? — позвала Вероника. — Сейлор?

Она осторожно положила руку ему на колено, но он не отозвался. Веронике послышался тихий звук, словно кто-то приближался к двери в сандалиях.

Вероника догадалась достать распечатку; развернув картинку, она положила ее старику на колени. Шаги приближались. Кажется, по коридору шли двое. Сейлор взглянул на изображение. Потом на Веронику.

— Узнаешь его, Сейлор?

Голос, кто-то взялся за дверную ручку. Вероника поднесла фотографию к лицу старика. Сейлор отводил глаза, словно на листе было изображено что-то неприятное. Его губы снова зашевелились.

— Правда там, наверху, — пробормотал он. — Далеко в лесу, где никто не найдет. Я так ему и сказал.

— Кому?

Дверь открылась. Мария и еще одна медсестра встали в дверях.

— Пора есть, Челль-Оке.

Вероника потянула картинку к себе, чтобы сложить ее и сунуть в карман, но пальцы соскользнули, и фотография оказалась на полу. Мария нагнулась поднять ее.

— А, так ты знаешь Котика?

— Кого-кого?

— Котика, Исака. Ну, мы его так прозвали. Племянника Сейлора. — Она легонько тряхнула распечаткой и повернула так, чтобы ее коллега тоже посмотрела.

— Исак бывал здесь? — Желудок свело. — Когда?

— С месяц назад. Такого не скоро забудешь. Понимаешь, о чем я? — Мария подмигнула ей, после чего обратилась к Сейлору. — Ну, Челль-Оке, поехали в столовую. Сегодня голубцы, твои любимые.

Старик широко улыбнулся. От прежнего беспокойства на его лице не осталось и следа. Вероника уже хотела подняться, но, когда медсестра взялась за ручки кресла и сняла его с тормоза, Сейлор потянулся к Веронике и сжал ее пальцы.

— Спасибо, что выслушала, Вера, — неожиданно отчетливо произнес он. — Передавай папе привет. Скажи, что…

Сейлор запнулся, будто снова потерял нить. Он продолжал сжимать ее руку тонкими стариковскими пальцами, словно не желая отпускать.

— Сказать что? — Вероника краем глаза заметила, как Мария наклонилась, чтобы подслушать. Голос старика был тихим, чуть громче шепота.

— Скажи Эббе, что лето скоро кончится.

Одни моменты детства человек запоминает лучше, другие — хуже. Вероника до сих пор помнила песню The winner takes it all . «АББА» распалась в январе того года, когда пропал Билли. Мама ужасно расстроилась, а Вероника решила: всему виной то, что она слишком часто заставляла эту песню звучать. И пластинку ставила, и неуверенно бренчала ее мелодию на пианино в гостиной.

Потом, когда мама уже была в клинике, Вероника после поездок к ней нередко запиралась у себя, надевала наушники и слушала эту песню. Печальные высокие голоса немного напоминали голос мамы. Слова она не очень понимала, но они почему-то казались ей правильными.

Когда Леон бросил ее, она снова принялась ставить эту песню. Слушала по ночам, вместо того чтобы спать, воображала, что песня написана именно про ее чувства. Что нужно только объяснить это Леону, и он снова станет ее.

Даже номер зеленого «вольво», на котором они каждое воскресенье ездили в клинику, остался в памяти. « KBH 278». А еще запах, царивший в старом здании, число шагов от входа до маминой палаты и то, сколько теневых квадратов отбрасывала на каменный пол решетка, когда солнце светило в окно. Все это Вероника могла вызвать в памяти за долю секунды.

Другие вещи — как склоняются немецкие глаголы, каким символом обозначается ртуть или в каком году Карлу Двенадцатому прострелили голову латунной пуговицей, — напротив, совершенно забылись, хотя когда-то она вызубрила их на совесть. Вероятно, это доказательство того, что мозг живет своей собственной жизнью и не позволяет контролировать себя. Не позволяет даже самому себе.

Про Аскедален Вероника помнила только, что он расположен где-то в Северном лесу и что там когда-то была угольная шахта. С дорог, ведущих в долину, давно сняли покрытие, все они заросли ельником. Вероника имела весьма смутное представление о том, как туда добираться.