Александр Куприн - Бармен из Шереметьево

Картинка получалась завораживающая. «Даже если сбежать сразу не получится, то хоть деньжищ заработаю», — сладко размышлял Дима. Печалило то, что, по словам Стасика, без серьезного блата устроиться на загранрейсы в Черноморском пароходстве было немыслимо, и Димка решил испытать судьбу на Тихом океане — так сразу после дембеля бывший солдат оказался в ветреном Владивостоке.

Очень быстро выяснилось — устроиться можно лишь на тральщики или лесовозы, что ходят к Северу и возвращаются во Владик. Ни о каких вакансиях на торговые суда дальнего плавания в отделе кадров пароходства не знали. С отчаянья Димка решил записаться на рыболовецкий сейнер, приписанный к конторе со странным названием «Рыбакколхозсоюз».

— Не нужно тебе это, пацан, — медленно, после паузы, сказал ему старый кадровик, разглядывая открытое и чистое Димкино лицо, — озлобишься только.

— Это почему?

— Ну ведь есть же у тебя знакомые, что мотали срок? Есть же? Рассказывали про порядки в зоне? Ну вот эти корыта с дизелями — они как зона общего режима. Убить не убьют, но надломят. А ты чего вообще от моря ищешь?

— В загранку хочу. Мир посмотреть, — неожиданно признался Димка и покраснел.

— У-у-ух!.. Тяжелая история.

Тут Дима на себя разозлился — как это он так просто, за несколько минут, раскрыл незнакомому человеку свои самые тайные мысли? Но собеседник его тему загранки больше не затрагивал, а очень дружелюбно продолжал расспрашивать за жизнь. Не нравились бывшему бухгалтеру, а теперь кадровику, приехавшие из средней полосы романтики моря, влюбившиеся в него по книжкам. В Димке он любви к океану не увидел, зато вспомнил себя молодым и жаждущим познать этот огромный мир, вспомнил, как сам подумывал в послевоенный голод сбежать куда-нибудь, где тепло и фрукты, да много чего вспомнил, о чем лучше не говорить…

Анатолий Никитич, так звали кадровика, забрал аттестат, военный билет и армейскую характеристику, выписал пропуск в общежитие и велел зайти завтра под конец работы. «Странный какой-то дед, — сокрушался про себя Димка, — как легко он меня разговорил! Наверняка какой-то чекист в отставке».

В армии к нему, как, наверное, ко всем другим содатикам, подкатывали особисты, но разговор их был совсем другим — наглым, напористым и с попыткой запугать. Кадровик же был доброжелателен и… безразличен. Тем не менее он легко заполучил главную Димкину тайну. Эх-эх, надо быть поосторожней!

Владивосток Димке не понравился пронизывающей сыростью, грязью и серостью зданий. Совсем не так представлял себе вчерашний солдат портовый город. Никаких иностранных моряков в беретах с помпонами на улицах не было и в помине. Сам порт напоминал какой-то огромный ржавый завод — в маслянистой радужной воде плавал мусор, ревели гудки, скрипели тросы. Было зябко и хотелось поскорей уйти от берега.

Кадровик встретил Диму легким перегаром и протянул ему направление в Находкинскую мореходку. «Иначе, — объяснил он, — ты просто потеряешь время, делая черную работу на лесовозах или рыболовецких судах. А после мореходки есть шанс попасть сразу на сухогруз, открыть визу». Он дал еще несколько важных советов и настоятельно рекомендовал… продвигаться в комсомоле. Это поможет быстро и без проблем открыть эту самую визу. Иначе, не имея на берегу прямых родственных связей, это сделать будет очень непросто. Дима уже в деталях знал, что означает эта беспрецедентная, нигде больше в мире не известная штука — выездная виза. Советские матросы делились на два больших класса — с открытой визой и без: последним позволялось работать лишь на внутренних линиях, без захода в иностранные порты.

Обуреваемый сомнениями дембель бродил еще пару-тройку дней по Владику и перед отъездом в Находку снова зашел к Анатолию Никитичу.

— А он тут больше не работает, — сказала ему грузная женщина с усиками. — Вышел на пенсию.

И Димка стал курсантом Находкинской мореходной школы, впрочем, ненадолго. Мореходка мало чем отличалась от армии, влезть в комсомольскую работу, как насоветовал добрый кадровик, оказалось невозможным — тут полно было настоящих пламенных, да и противно это до омерзения, если честно. Довольно быстро Дима понял, что выбрал очень и очень долгий путь к своей мечте — выпускники в загранку почти не назначались, самым же странным было то, что никто из будущих матросов и не стремился к этому! Гораздо заманчивей представлялось им назначение в «печеночники» — рыболовные суда, специализирующиеся на добыче печени трески. Зарплаты там были почти в два раза выше, чем, например, у тральщиков. Рейсы короткие — все это притягивало гораздо сильнее, чем мифические тропические порты, ром и мулатки с черными, как южная ночь, глазами. Курсанты делились на две примерно одинаковые по численности группы — романтики моря и жители портовых городов, другой профессии и не знавшие. Среди романтиков попадались интересные персонажи, настоящие фанатики. Комсоргом курса, например, был молдаванин, никогда до приезда на Дальний Восток моря не видевший. И таких заочно влюбленных в стихию жителей материковой части страны было немало. Учились они, как правило, гораздо лучше местных и от мечты своей отказаться не торопились. Проблемы у романтиков обычно начинались после выпуска и распределения на ржавый лесовоз с мятым корпусом, плещущимся в трюме мазутом, раздолбанными двигателями и блатной командой. Но это — потом, а пока все учились, воспитывали в себе строителей коммунизма и изучали материалы XXV съезда партии. Димку накрыла вязкая серая тоска — все это казалось ему совершенно неинтересным, каким-то глупым продолжением службы в армии, а вскоре прозвенел первый звоночек — его вызвали на комсомольское собрание и начали воспитывать за противопоставление себя коллективу, замкнутость и неучастие в общественной жизни. Посвятить свою жизнь освоению Северного морского пути ему совершенно не хотелось, казарменная жизнь осточертела. Пора было этот план признать провалившимся, придумывать что-то другое, и он сел писать письмо дяде Владу.

Мчится на юг по автобану E7 коричневый «Мерседес». Гельмут Рюб, старший инженер Ziemens AF , везет своего сына в аэропорт Франкфурта и мучительно пытается начать разговор.

«Ну зачем же ты открываешь уже четвертую банку пива?» — хочет он сказать Мартину, но, понимая, что это закончится очередным скандалом, Рюб молчит. Молчит и младшая — она напросилась проводить брата, сидит тихо на заднем сиденье и ужасно жалеет, что поехала: эти двое все время ругаются. Вообще-то, если честно, она рассчитывала доехать до Касселя и остаться у подружки с тем, чтобы папа ее подобрал на обратном пути, но теперь ей и заговорить об этом страшно. Впереди появляются первые указатели на Кассель — ровно полдороги от дома Рюбов в Брауншвайге до Франкфурта, и маленькая Эмма решается: