Михаил Ахманов - Крысолов

Дворец был последним в нашем списке, и, передохнув душой среди его гостеприимных стен, мы отправились за подарками, обследуя одну за другой узкие городские улочки. Мне нравится делать подарки. Это большое искусство, в котором я изрядно преуспел и знаю: чтобы найти подходящую вещь, надо напрячь воображение и не жалеть ноги. Итак, мы искали сувенирную лавку – не с туристским ширпотребом, как в районе отелей, а что-нибудь более солидное, с испанским колоритом, однако доступное по цене. Последний фактор был решающим, и, посетив ряд заведений, где торговали натуральной кожей, фарфором, хрусталем и прочими брошками-сережками, мы несколько приуныли.

– Подарки – дело серьезное, – бурчал Борис, обмахиваясь широкополой шляпой и изучая очередную витрину. – Враз не ущучишь, где и чего купить… и чтоб без нажигаловки… без крепкой нажигаловки, каленый пятак тебе к пяткам… Нажгут все равно, усатые гниды, так хоть не втрое, не вчетверо… Вот хотя бы браслетик этот взять, серебряный, с зеленым камушком… Сорок тысяч песюков, с ума сойти! Ты говоришь, изумруд? И даже наклейка есть? И в ней написано, что изумруд? Написано, ха! Чтоб я так жил! Доверчивый ты, Дмитрий… сокровища тебе мерещатся, дружбишься с кем попало, в наклейки веришь… а там стекляшка вместо изумруда, и серебро небось разбавлено…

За полуразрушенным римским амфитеатром нашлось заведение поскромней, и Боря, насупившись и шевеля бровями, стал пристально разглядывать витрину. То была лавочка всяких скандальных штучек, какие люди состоятельные и эмансипированные держат где-нибудь на каминной полке, дабы изумлять друзей. За толстым прозрачным стеклом располагались: гипсовый муляж слоновьего фаллоса в натуральную величину, раскрашенный с неподражаемым искусством; чучело летучей мыши с имплантированной крохотной женской головкой, смутно напоминавшей какую-то из голливудских кинозвезд; маска графа Дракулы с оскаленными клыками; сатир, совокупляющийся с нимфой на танковой броне – нимфу я не признал, а вот рожа сатира носила явное сходство с незабвенным Лаврентием Палычем Берией. Кроме того, там были выставлены наши родимые матрешки – Блин Клинтон со всеми его женщинами, причем Хиллари, законная супруга, была из них самой крошечной. Над головой президента висел запаянный в пластик марочный блок несуществующей республики Нагаленд – с тем же Клинтоном и Моникой Левински в интересных позах. Пожалуй, через век-другой цены ему не будет, как «голубому Маврикию», подумал я, борясь с искушением приобрести этот шедевр. Но, с одной стороны, тянул он на пять тысяч песет, а с другой – завещать его мне было абсолютно некому. Я посоветовался со своим бумажником и смирился.

В эту лавку мы все-таки заглянули. Боб приобрел игральные карты с лесбийскими мотивами, бисерный веер с «Обнаженной махой» и раскрашенную статуэтку Колумба: великий мореплаватель стоял в полный рост, а перед ним согнулся индейский касик, протягивая гроздь бананов. Думаю, эти бананы и соблазнили Борю – в отличие от Колумба и касика, они были похожи на оригинал. Я, после долгих размышлений, купил для Дарьи палисандровую шкатулку, инкрустированную серебром. Она была небольшой, тщательно сделанной, изящной, и внутри нашлось бы место только для пары колец.

Каких? Это был вопрос вопросов! Глобальная проблема для всякого холостяка! Мужчина в тридцать шесть не молод и не стар, он – личность ответственная, самодостаточная, закаленная жизнью, и это хорошо. Хорошо в том смысле, что он созрел, но не успел подгнить, и может без иллюзий распорядиться своей судьбой. Например, решить, какие кольца лягут в палисандровую коробочку… Но, с другой стороны, его гнетет боязнь перемен. Он понимает, что наступила пора целовать кого-то в щечку, кого-то качать на коленке, однако такие метаморфозы внушают ему панический страх. Ужас, скажем начистоту! И я, признаться, не был исключением. Такой вот морально-психологический коктейль…

Боря-Боб не замечал моих терзаний. Пересчитав карты с нагими лесбиянками, он поморщился и пробурчал:

– Хоть здесь не нажгли… Кругом одни кидалы… чмо и хоботы… торчки и шмурдяки… и этот жлоб из Манивоки… Доберусь я до него, почищу перышки! Печень вырву!

– Тут не Россия, – напомнил я, – тут самое безопасное место во всем испанском королевстве. Ну, станешь ты печень рвать… Мужик он здоровый, без шума не обойдется… А в результате – международный скандал. Скажут, русская мафия за чернокожих взялась. Нехорошо! Мы ведь все-таки интернационалисты!

– Лично я – без «интер», – сказал Боб, вдруг становясь серьезным. – А что до чернокожего, так он не простой угнетенный негр, а хмырь из Лэнглипусы. И тебя, кретина, охмуряет… Гляди, охмурит! Был ты дурик, а будешь жмурик. Ясно?

Куда уж ясней! Особенно про Лэнглипусу, где штаб-квартира ЦРУ… Я принял эту информацию к сведению и простодушно улыбнулся.

– С чего ты решил, что меня охмуряют?

Боб поиграл бровями, сплюнул на торчавшую у обочины пальму, задумчиво посвистел сквозь зубы.

– Знаем мы охмуряльные методы, знаем! Вначале – изолировать фигуранта, лишить гласности и связей с общественностью, потом – наобещать с три короба, а под занавес отправить на погост, кормить червей. С веночком на гробике.

– Если быстро и безболезненно, так не столь уж плохая перспектива, при нашей-то нынешней жизни, – заметил я. – Опять же венок… Может, еще и похороны оплатят.

– Похороны я сам тебе оплачу, – пообещал Боб.

Он неожиданно развеселился, раскрыл веер с «Обнаженной махой» Гойи, поглядел на него, одобрительно хмыкнул, закрыл и, пользуясь веером вместо клинка, стал объяснять мне, куда положено колоть и резать, чтоб фигурант быстрей переселился в мир иной. Потом – куда положено бить: в висок, в глазницы, под основание черепа, по горлу… Нельзя сказать, что я совсем уж неофит в таких делах: в студенческие годы, в промежутках между моргом, лекциями и ленинградской товарной, я успел позаниматься «рестлингом». «Рестлинг» – это мы так его называли для пущей важности. На самом деле то была борьба без правил, и суть ее заключалась в краткой формуле: дать в зубы, чтоб дым пошел.

Поэтому, внимая Борису, я не слишком ужасался и не впадал в прострацию, а размышлял о том, что хомо сапиенс, если брать по-крупному, делятся не на расы, народы и племена, а всего на две категории: одним угробить ближнего что муху раздавить, другим же этот подвиг не по силам. К тому же большинство людей не знает, к какой категории относится, пока им не сунут автомат и не отправят в афганские горы или вьетнамские джунгли. И слава Творцу, что не знает!

Я представил Боба с топором в руках – с тем самым, что висел в моей прихожей, – и содрогнулся.

Перекусив в пиццерии, мы взяли такси и вернулись в отель в девятом часу. Дальнейшая программа была кристально ясной: бассейн и променад до бара. Я спросил бутылку белого, а Боб – стакан покрепче; затем мы вынесли столик в парк, уселись под цветущим тамариском и стали потягивать каждый свое. Мои лейтенанты куда-то запропастились – должно быть, от смущения за утренний провал, но Ричард Бартон из Таскалусы был тут как тут: приплясывая и поводя плечами, двигаясь как бы под звуки неслышимого джаза, подтанцевал к нашему столику с порцией виски и карманами, набитыми жвачкой. Поразительная личность! Если не пьет, то говорит, а если не говорит, так жует. Правда, угощать нас он не забывал.