Андрей Пихтиенко - Циферщик.

— А я хочу всё услышать. Поднимайся, братец, пойдём.

Когда город полностью окутала тьма, и случайных свидетелей не должно было быть, брат с сестрой наспех выполнили последнее действо. Катя наносила макияж на мёртвое лицо, снимала одежду с бывшей подруги и не удержалась от того, чтобы снять с её ушек серёжки и спрятать в карман. Игорь в возбуждении сновал неподалёку, не пытаясь скрыть своих восторгов и эйфорического удовлетворения от всего процесса. Без особых церемоний они погрузили труп в машину, потом, чётко следую нужному церемониалу, расположили тело, без малейшей мысли его скрыть, почти в самом сердце города. И, не произнося ни слова, разъехались по домам.

Екатерина поднялась со стула, принялась бесцельно прохаживаться по небольшому помещению. Всё новые детали той страшной ночи всплывали в памяти. Вот она раздевает начинающую коченеть Олю; её помадой аккуратно выводит цифру «семь» на синеющем теле. А Игорь внимательно наблюдает за ней, как за фокусником, в попытках разгадать его волшебство.

На глаза Екатерине попалась канистра, открыв крышку, она почувствовала резкий запах бензина.

«Сжечь, сжечь тут всё дотла!» Наитие заставило Катю с трудом поднять тяжёлую канистру и расплескать её содержимое по гаражу. Катя самозабвенно предалась процессу, в голове молотком стучало только одно слово: «Сжечь! Сжечь! Сжечь!»

Глядя на вспыхнувшее место её преступления, её превращения в такого же монстра, её обращения во тьму, Катя застыла на месте, словно монумент её падения. Катя неотрывно наблюдала яркие, равнодушные ко всему языки пламени, уничтожающие материю, но бессильные разогнать её душевную тьму, которая, казалось девушке, теперь всецело властвовала над ней. Катя прикоснулась к серёжкам, снятым с подруги, но так и не смогла решиться на то, чтобы выкинуть и их в чрево пожара.

Девушка развернулась, села в машину и уехала прочь от буйства стихии, созданного ей. Закусила губу до крови, понимая, что этот поджёг совершенно ненужная ошибка. Однако, уже ничего не исправишь. Её ждало возвращение домой. Катя надеялась, что там никого не будет, а спустя некоторое время появится долгожданный Андрей. Он должен появиться, он обязан появиться. Господи, только он был нужен ей сейчас!

Прорываясь через снегопад в свою обитель спокойствия, Екатерина боялась увидеть там Игоря. Брат начинал выходить из-под контроля. И это было совершенно некстати.

«Похоже, я должна сделать свой выбор. Всё идёт к этому. Кем-то придётся пожертвовать. И мой монстр мне больше не нужен. Почти не нужен… Ничего, скоро всё закончится, и я наконец получу то, к чему так долго шла. И ничто меня не остановит».

Непонятная тревога и беспокойство мучали её сердце. Тревога в ожидании чего-то решающего, что вот-вот произойдёт в её судьбе. Катя приоткрыла стекло, впустив в машину снег и холод, закурила. С мрачной решимостью она всё сильнее давила на педаль газа, совершенно не беспокоясь о возможности разбиться.

«Пусть наконец случится то, что должно случиться. Лишь бы всё наконец разрешилось. Лишь бы всё это наконец кончилось!»

Пара стаканчиков выпитого хорошего, дорогого виски, который их отец хранил для особого случая, и бутылку которого Игорь бесцеремонно начал опустошать, сразу обволокли его тело приятными, тёплыми волнами, ударили в голову, погрузив в приятное состояние пьяной безмятежности. Не удосужившись даже одеться после душа, он лежал на диване, полупьяными глазами уставившись в экран телевизора.

Игорю становилось скучно, в голове вновь и вновь мелькали образы из прошлого. Он вспоминал своих жертв, своё детство, мрачное заточение в психушке, от пребывания в которой смог отойти только благодаря сестре.

Ранний подъём, вечно сонное состояние, поддерживаемое бесконечными дозами лекарств, безвкусная пища, вялые передвижения по палате, бесконечные разговоры ни о чём с другими пациентами — «групповая терапия». И так день за днём. Приёмы у безразличного пожилого врача, ответы на его вопросы невпопад и всепоглощающее чувство безысходности, одиночества, изолированности и отчаяния. Поначалу в нём теплилась надежда, что вот-вот приедет отец с Катей и заберут его, избавят от этого недосуществования. Но время шло, и эта надежда угасала. Стирался из памяти тёмный и размытый образ отца. Зато Катя, его любимая младшая сестрёнка, не выходила из головы, наполняя сердце сладостной надеждой. При чём, сейчас она уже, конечно, взрослая девушка. Но образ в голове Игоря всегда принимал обличие маленькой, десятилетней девчушки.

Испытывал ли Игорь угрызения совести за свой поступок, окончательно разрушивший их семью? До лечебницы он не мог ответить на этот вопрос однозначно. Его больше заботили терзания о собственном провале, когда он был так близок к цели. А побои, нанесённые отцом, только подчеркнули насколько Игорь жалок и укрепили ненависть к отцу и, отчасти, к Кате. Но порой сожаление, может даже, что-то похожее на раскаяние проскакивало в его сознании. Это сожаление всегда сопутствовало приступам тоски по сестре и тем старым, счастливым временам.

Лечение и многие часы, проведённые в спутанных и несвязных мыслях, в конечном счёте, всё же заставили его искренне жалеть о своей импульсивной попытке изнасилования сестры. Тогда его внутренний голос оказался сильнее и разрушил привычный ему, устоявшийся мир, отправив Игоря в совершенно иное существование. Тогда он не видел перед собой Катю, вместо неё была мутная кукла из всего, что он ненавидел. Кукла, сотканная из безумия. В тот момент голос тьмы безраздельно властвовал над ним. Из-за него и только из-за него он оказался в этом ужасном месте, в этой лечебнице, которая заглушила не только голос тьмы, но и всё сознание, всю личность Игоря.

От воспоминаний о лечебнице Игоря передёрнуло, он осушил стакан, нетвёрдо поднялся с дивана, ногой задел и уронил стоящую на полу бутылку, из которой часть недешёвой жидкости пролилась на паркет. Игорь подхватил бутылку и сильно увеличил громкость телевизора, по которому шёл очередной попсовый музыкальный клип, наполненный солнцем, морем, дорогими машинами, яхтами и, конечно, едва прикрытыми красотками.

Чтобы развеять скуку, Игорь решил пройтись по квартире, которую он никогда не мог назвать своим домом. Пока он жил с отцом и сестрой, ощущение, — что отец всем своим видом заставлял его чувствовать, будто Игорь живёт здесь в качестве, если и не домашнего животного, то дальнего родственника, приехавшего из глубокой деревушки, а никак не родного сына, — не покидало его. Отец без слов говорил ему: «Ты не заслуживаешь жить здесь, с нами, будь моя воля — духу бы твоего здесь не было! Вот же дал бог сыночка…»