Райли Сейгер - Моя последняя ложь [litres с оптимизированной обложкой]

– Я не знаю, что ты хочешь услышать.

– Вы можете рассказать, что случилось с лечебницей. Что-то плохое, да ведь? И эти несчастные пациентки… они пострадали.

Френни пытается поплотнее укутаться в покрывало. Я вижу, как трясутся ее руки. Под белой кожей пульсируют вены. Она выпускает покрывало из пальцев, и оно падает. Чет бросается вперед и накрывает ее плечи.

– Достаточно, Эмма, – лает он. – Возвращайся к себе.

Мне все равно.

– Я знаю, что они существовали. Я видела фотографии.

Я бросаюсь в кабинет, открываю нижний ящик стола. Деревянная шкатулка лежит там, где я ее оставила. Я тащу ее в комнату и ставлю на кофейный столик.

– Вот эти девушки. – Я откидываю крышку и беру стопку фотографий. Я держу их так, чтобы Френни и Чет видели их напуганные лица. – Чарльз Катлер заставлял их отращивать волосы. Потом он отрезал и продавал их. А потом все они исчезли.

Френни вдруг меняется в лице. Она больше не боится, она испытывает нечто вроде жалости.

– Эмма, бедняжка. Теперь я понимаю, почему ты так расстроена.

– Скажите мне, что с ними случилось.

– Ничего, – отвечает она. – Совсем ничего.

Я изучаю ее лицо. Ищу признаки того, что она лжет. Их нет.

– Не понимаю.

– Наверное, мне стоит объяснить.

Эту фразу произносит Лотти. Она появляется из кухни. На ней шелковый халат поверх ночной рубашки. В руках – чашка кофе.

– Да, так лучше, – говорит Френни.

Лотти садится рядом и вытягивает руку.

– Мне пришло в голову, Эмма, что ты не знаешь моего имени.

– Вас зовут не Лотти?

– Боже мой, конечно нет. Френни дала мне такое прозвище в детстве. Меня назвали в честь прадеда, Чарльза Катлера. Я Шарлотта.

На секунду я замираю в недоумении.

– Его мать, моя прапрабабушка, была сумасшедшей, – продолжает Лотти. – Чарльз видел, что с ней сделала болезнь, и решил посвятить свою жизнь помощи страдающим женщинам. Сначала он устроился в лечебницу в Нью-Йорке. Это было ужасное место. Больные страдали от невыносимых условий, им не становилось лучше, только хуже. Поэтому Чарльз решил возвести «Тихую долину» на участке земли, которым владела семья его матери. Он задумал ее как небольшую частную клинику для десятка женщин. В качестве пациентов он выбрал самые сложные случаи из той самой грязной переполненной лечебницы. Чарльз взял на себя ответственность за безумиц без друзей и семьи, слишком бедных, чтобы позволить себе лечение.

Лотти просматривает содержимое коробки и улыбается фотографиям, как старым подругам. Она достает одно фото и вглядывается внимательнее. Джульет Айриш Ред. Ярко-рыжая.

– И с самого начала Чарльз ужасно мучился. Они с моей прабабушкой не нанимали работников, и все равно содержание лечебницы стоило очень много денег. Пациенты нуждались в еде, лекарствах, одежде. Чтобы кое-как сводить концы с концами, Чарльз решил продавать волосы этих женщин – разумеется, с их полного согласия. Еще пару лет они продержались, но Чарльз понимал, что ему придется закрыть лечебницу. Его благородное начинание закончилось ничем.

Она достает еще две фотографии. Люсиль Тоуни и Генриетта Голден. Песочный и золотой .

– Но Чарльз был умным человеком, Эмма. В своем провале он увидел возможность. Он знал, что один его друг давно ищет землю в частную собственность. Это был богатый лесоруб по имени Бьюканан Харрис. Мой прадед предложил продать землю со скидкой – в обмен на должность в компании мистера Харриса. Именно так начались отношения между нашими семьями, которые продолжаются и по сей день.

– А что случилось с «Тихой долиной»?

– Она работала, пока мой дед строил дамбу, которая позволила создать Полуночное озеро, – говорит Френни.

– В это время Чарльз Катлер искал новые места для женщин в приюте, – поясняет Лотти. – В городские лечебницы не вернулась ни одна. Мой прадедушка не хотел для них такой судьбы. Он был хорошим человеком, Эмма, он заботился об этих женщинах. Именно поэтому я храню фотографии. Это самая большая семейная ценность.

Я слегка покачиваюсь и даже удивляюсь, что ноги до сих пор меня держат. Я их не чувствую, впрочем, как и остальное тело. Я так сосредоточилась на мрачном секрете Френни, что даже не подумала, что Вивиан может ошибаться.

– Так вся эта история не имеет отношения к тому, что случилось с Вивиан и остальными?

– Ни малейшего, – отзывается Френни.

– Зачем вы держали все в секрете?

– Неправда, – вступает Лотти. – Мы ничего не скрывали. Это дела давно минувших дней, их следы стерлись во времени.

– Мы знаем, что девочки рассказывают легенды об озере, – добавляет Френни. – Всю эту чушь с проклятиями, утопленниками, привидениями и мстительными жителями деревни. Людям всегда нравится драма. Правда им неинтересна. Вивиан могла просто спросить.

Я киваю и вдруг чувствую унижение. Дело плохо, почти как в тот раз, когда Вивиан не взяла меня с собой, а потом исчезла. Даже хуже. Я снова обвинила семью Харрис-Уайтов в каких-то страшных делах.

– Простите меня. – Я понимаю, что одним словом в данном случае явно не обойдешься. – Я пойду.

– Эмма, постой, – просит Френни. – Пожалуйста, выпей чаю. Мы хотим, чтобы тебе стало легче.

Я выбираюсь из комнаты. Я больше не могу пользоваться ее добротой. В прихожей я перехожу на бег и вылетаю наружу, не закрыв за собой дверь. Я бегу. Мимо полицейских, стоящих около здания ремесел и искусств. Мимо темных и тихих коттеджей. Я бегу к душевым. Я хочу запереться там прямо в одежде и притвориться, что не плачу от стыда и унижения.

Я останавливаюсь, только когда вижу девочку. Мое внимание привлекает ее спокойствие. И платье, сияющее в лунном свете.

Вивиан.

Она стоит на границе леса, окружающего лагерь, всего в паре метров от деревьев и дикой травы. Она молчит. Она смотрит.

Я даже не удивлена. После такого дня это мне кажется нормальным. Я ждала ее. Я не пытаюсь потрогать отсутствующий браслет.

Эта встреча неизбежна.

Вивиан не говорит ни слова. Она поворачивается и идет в лес. Подол платья цепляется за кустарник.

Я тоже двигаюсь с места. Не в сторону в лагеря. В лес. Вивиан манит меня. Я пересекаю опушку и захожу под сень деревьев. Точка невозврата. Под ногами шуршат листья и ломаются прутья. Ветка дерева, напоминающая тощий узловатый ведьмин палец, хватает меня за прядь и тянет. Мне больно. И все-таки я продолжаю идти. Я говорю себе, что так надо. Все нормально.

– Я не схожу с ума. Я не схожу с ума, – говорю я шепотом.

Но на самом деле схожу.

Разумеется, я схожу с ума.

Я следую за Вивиан в сад скульптур. Она опускается в то кресло, где несколько дней назад восседала Френни. Статуи смотрят на нас пустыми глазами.

– Давненько не виделись, Эм, – говорит Вивиан, пока я пробираюсь между двумя скульптурами. – Соскучилась?