Дин Кунц - Голос ночи

— Обычно на проезжей части, здесь для нее нет места.

— Да-а. А когда он собрал всю эту чепуховину?

— Он начал собирать, когда был еще ребенком. И каждый год добавлял новые модели. Сейчас его коллекция стоит более пятнадцати тысяч долларов.

— Пятнадцать тысяч! Интересно, кто заплатит такие деньги за кучку крошечных паровозиков?

— Люди, которые будут жить в лучшие времена.

Колин моргнул:

— Что?

— Так говорит мой старик. Он говорит, что люди, которым нравятся модели железных дорог, должны жить в лучшем, более правильном мире, чем наш.

— И что он хочет этим сказать?

— Черт возьми, если бы я знал. Но он так говорит. Он часами может рассуждать о том, насколько мир был совершеннее, когда в нем были поезда, а не самолеты. Он может надоесть до смерти.

Модель железной дороги была установлена на высокой платформе, которая занимала площадь практически всего гаража, рассчитанного на три машины. С трех сторон было достаточно пространства для прохода, а с четвертой, где находилась панель управления, стояли два табурета, небольшая скамеечка и шкафчик для инструментов.

Блестяще задуманный и тончайше выполненный миниатюрный мир располагался на платформе. Здесь были горы и долины, ручейки и реки, озера и луга, усеянные крошечными полевыми цветами, леса, где дикий олень выглядывал из тени деревьев, деревни, фермы, сторожевые посты, словно сошедшие с почтовых открыток. Здесь были и настоящие люди, занятые своей обычной работой, миниатюрные модели машин, грузовиков, автобусов, мотоциклов, велосипедов, чистенькие домики с частоколом, четыре изысканно выполненные железнодорожные станции — одна в викторианском стиле, одна — в швейцарском, одна — в итальянском и последняя — в испанском, — а также магазины, церкви, школы. Узкоколейные железнодорожные пути разбегались по всему этому пейзажу: вдоль рек, через города, сквозь долины, вокруг гор, по эстакадам и постам, к станциям и от станций, вниз и вверх, вперед и назад, образуя петли и прямые, резкие повороты, дуги и спуски.

Колин медленно обошел все панораму, изучая ее с благоговением. Иллюзия не исчезла и при детальном рассмотрении. Даже с расстояния в один дюйм сосновые леса казались настоящими, каждое дерево было выделано с необыкновенной тщательностью. Дома были завершены до последней детали: настоящие окна, телеантенны, укрепленные тонкими тросами, не забыты даже сточные трубы. Пешеходные дорожки уложены крохотными камешками. И машины были не просто игрушками. Это были безукоризненно сделанные точные копии реально существующих автомобилей. В тех, которые не были припаркованы на улицах и вдоль проезжей части, находились водители, а в некоторых и пассажиры, и даже кошки или собаки на заднем сиденье.

— Что из всего этого отец сделал своими руками? — спросил Колин.

— Все, кроме поездов и нескольких моделей машин.

— Фантастика!

— Чтобы сделать один такой домик, нужно не меньше недели, а то и больше, если в нем есть что-то особенное. Он тратил месяцы, чтобы соорудить станции.

— А когда он закончил это?

— Он еще не закончил. Он не закончит это до своей смерти.

— Но нельзя уже сделать больше. Больше нет места.

— Больше — нет, а лучше — да, — сказал Рой, и в его голосе прозвучал металл, а зубы были плотно сжаты, хотя он и продолжал улыбаться. — Старик продолжает совершенствовать свой проект. Все, чем он занимается, когда возвращается домой, — это починкой этой чертовой штуковины. Я не уверен, что у него остается время, чтобы трахнуть хоть изредка старушку.

Подобные слова смутили Колина, и он ничего не ответил. Он чувствовал себя менее искушенным, чем Рой, и старался изменить себя, но никак не мог научиться чувствовать себя комфортно при употреблении крепких выражений и разговорах на сексуальные темы. Кровь бросалась в лицо, внезапно немел язык и пересыхало горло — и он ничего не мог с собой поделать. Колин чувствовал себя ребенком и глупцом.

— Он запирается здесь каждую чертову ночь, — продолжал Рой с тем же металлом в голосе. — Он даже ужин свой иногда поедает здесь. Он — сдвинутый, впрочем, как и она.

Колин много читал о разных вещах, но с психологией был плохо знаком. Однако продолжая любоваться этой очаровательной миниатюрой, он вдруг поймал себя на мысли, что это беспощадное внимание к деталям сродни фанатичной настойчивости в достижении чистоты и порядка, которая была столь очевидна в бесконечной борьбе миссис Борден за поддержание в доме такой стерильности, как в операционной.

Он подумал: действительно ли родители Роя «сдвинутые»? Конечно, они не были парой бредящих лунатиков, они не были невменяемы. Они не зашли так далеко, чтобы сидеть в углу, разговаривая сами с собой и глотая мух. Может быть, они были совсем чуть-чуть сумасшедшие. Такие мягко свихнувшиеся. Может быть, по прошествии времени они станут хуже, свихиваясь все больше и больше, пока через десять или пятнадцать лет не начнут глотать мух. Здесь было о чем поразмыслить.

И Колин решил, что если они с Роем стали друзьями навеки, то он будет посещать его дом только в ближайшие десять лет, а потом, поддерживая дружбу с Роем, постарается избегать миссис и мистера Борденов, чтобы, когда они окончательно свихнутся, они не заставили бы его глотать мух или, что еще хуже, не зарубили бы его топором.

Он знал все о маньяках-убийцах. Он видел их в фильмах «Психи», «Смирительная рубашка», «Что случилось с малышкой Джейн». И в дюжине других тоже. А может, в сотне. И он точно запомнил в этих картинах, что сумасшедшие предпочитают грязные убийства. Ножом, или ножницами, или сечкой, или топором. Их никогда не застать за каким-нибудь бескровным убийством, скажем, газом, или ядом, или таблеткой.

Рой сел на табуретку напротив панели управления.

— Подойди сюда, Колин. С этого места ты увидишь гораздо больше, чем с любого другого.

— По-моему, мы не должны разгуливать здесь, если твой отец запрещает это.

— Колин, расслабься, ради всего святого.

Со смешанным чувством нежелания и любопытного ожидания Колин сел на другой табурет.

Рой аккуратно повернул диск на панели. Он был подсоединен к реостату, и верхние гаражные огни слабо замерцали.

— Как в театре! — воскликнул Колин.

— Нет, — ответил Рой. — Это больше похоже... на... Я — Бог.

Колин засмеялся:

— Конечно, ты ведь можешь делать день и ночь в любое время, когда захочешь.

— И гораздо больше.

— Покажи.

— Сейчас. Я не хочу делать глубокую ночь, будет слишком трудно разглядеть что-либо. Сделаем вечер. Сумерки.

Рой щелкнул выключателем, и вокруг миниатюрного мира загорелись огоньки. В каждой деревушке уличные фонари отбрасывали мягкий свет на мостовую. Желтые теплые притягивающие отблески оживляли окна домиков. В некоторых из них, как будто здесь ждали гостей, были зажжены лампочки у крыльца и у калитки. Рисунок оконных витражей церквей отражался на земле. На главных участках магистрали светофоры переключались с красного на зеленый, затем на желтый и вновь на зеленый. В одном из селений разноцветными огоньками пульсировала кинореклама.