Дин Кунц - Лицо страха

«Леопард», расположенный на Пятнадцатой улице около Второй авеню, был уютным ресторанчиком с небольшим залом и прекрасной кухней. Обеденный зал — не больше обычной гостиной. Композиция из искусственных цветов, заполнявшая центр зала, составляла единственный элемент украшения скромной в целом обстановки.

Билли сидел за столиком у окна. Через час «Леопард» заполнится посетителями и шумными разговорами. Сейчас было еще рано, только минут через пятнадцать наступит обеденный перерыв и появится толпа из ближайших офисов. Пока Билли был единственным посетителем.

Боллинджер сел напротив него. Они пожали друг другу руки и заказали вино.

— Плохая погода, — сказал Билл. Его южный акцент резал слух.

— Да.

Они смотрели друг на друга поверх вазочки с розой, стоявшей в центре стола.

— Плохие новости, — наконец сказал Билли.

— Да.

— Что ты думаешь?

— Диковина какая-то — этот Харрис, — сказал Боллинджер.

— Дуайт... Никто, кроме меня, не знает этого имени. Он не много им подсказал.

— Мое второе имя указано на всех моих протоколах в рабочей картотеке в департаменте.

Разворачивая чистую салфетку, Билли сказал:

— У них нет никаких причин для подозрений, что убийца — полицейский.

— Харрис сказал им, что они уже знают Мясника.

— Они могут предположить, что это один из тех, кого уже допрашивали.

Нахмурившись, Боллинджер произнес:

— Если он даст им еще немного деталей, я пропал.

— Я думал, что ты не веришь в психологов.

— Я ошибался. Ты был прав.

— Извинения приняты, — ответил Билл, слегка улыбнувшись.

— Этот Харрис... можем мы поговорить с ним?

— Нет.

— Он не сможет понять.

Официант принес напитки. Когда они снова оказались одни, Боллинджер спросил:

— Я никогда не видел этого Харриса. Какой он из себя?

— Я опишу тебе его чуть позже. А сейчас... ты не расскажешь мне, что собираешься делать?

Боллинджер еще не думал об этом. Без малейшего колебания он сказал:

— Убить его.

— А... — тихо произнес Билли.

— Возражения?

— Абсолютно никаких.

— Хорошо. — Боллинджер осушил половину стакана. — Все равно я сделаю это, даже если ты и будешь возражать.

Официант подошел к их столику и предложил ознакомиться с меню и сделать заказ.

— Через пять минут, — сказал Билли. Когда официант ушел, он спросил: — Когда ты убьешь Харриса, ты разделаешься с ним так же, как всегда делал Мясник?

— Почему нет?

— Но другие же были женщины.

— Это еще больше расстроит и разочарует их, — ответил Боллинджер.

— Когда ты собираешься сделать это?

— Сегодня вечером.

Билли добавил:

— Я думаю, он живет не один.

— Со своей матерью? — спросил Боллинджер кислым тоном.

— Нет. Я думаю, у него есть женщина.

— Молодая?

— Полагаю, что так.

— Хорошенькая?

— Он производит впечатление человека с хорошим вкусом.

— Что ж, это еще лучше, — сказал Боллинджер.

— Я полагал, что ты именно так и скажешь.

— Двойной прыжок, — произнес Боллинджер. — Это только добавит веселья, — усмехнулся он.

— Вам звонит детектив Предуцки, мистер Харрис.

— Я поговорю с ним, соедините. Алло!

— Извините, что беспокою вас, Грэхем. Мы не могли бы быть менее официальными в обращении? Могу я называть вас Грэхем?

— Конечно.

— Пожалуйста, называйте меня Айра.

— Весьма польщен.

— Вы очень любезны. Надеюсь, я не помешал?

— Нет.

— Я знаю, вы занятой человек. Может, я позвоню позже? Или, может быть, вы позвоните мне, когда освободитесь?

— Вы мне не помешали. Что вас интересует?

— Вы помните строки, которые мы нашли на стенах в квартире Маури?

— Очень ясно.

— Так вот. В течение последних нескольких часов я пытался найти источники, откуда они взяты, и...

— Вы все еще на службе?

— Нет, нет, я дома.

— Вы хоть поспали?

— Я бы хотел, но не могу спать более четырех-пяти часов в сутки последние двадцать лет. Я, вероятно, разрушаю свое здоровье. Я знаю это наверняка. Но у меня такой уж склад ума. В моей голове полно всякого мусора, тысячи бесполезных фактов, и я не могу перестать думать о них. Я не могу спать, потому что постоянно думаю об этом.

— Что-нибудь проясняется?

— Да. Я говорил вам прошлой ночью, что стихи звучат, как набат: «Ринта рычит, мечет молнии в небе нависшем. Алчные тучи клокочут в пучине». Как только я увидел эти строки, я сказал самому себе: «Айра, это из написанного Вильямом Блейком». Видите ли, когда я был в колледже тот единственный год, моим увлечением была литература. Я написал реферат по Блейку двадцать пять лет назад... В общем, сегодня утром я купил эрдманское издание поэзии и прозы Блейка. И я нашел эти строки в «Предварении» из «Бракосочетания Рая и Ада». Вы знакомы с поэзией Блейка?

— Боюсь, что нет.

— Он был мистиком и психологом.

— Ясновидящим?

— Нет. Но с психологическими склонностями. Он считал, что люди могут стать богами. В своем творчестве он был поэтом хаоса и катаклизмов, но в то же время оставался оптимистом. Ну, а помните строку, которую написал Мясник на двери спальни?

— Да. Нить над бездной.

— У вас нет идеи, откуда это?

— Нет.

— И у меня не было. Поэтому я позвонил своему другу — профессору Колумбийского университета. Он тоже не знал, откуда эта строка, но обратился к своим коллегам. Одному из них строка показалась знакомой. Они просмотрели изречения видных философов и восстановили цитату полностью: «Человек — это нить, натянутая между животным и суперчеловеком. Нить над пропастью».

— Кто это сказал?

— Любимый философ Гитлера.

— Ницше?!

— Вам знакомы его работы?

— Поверхностно.

— Он верил, что люди могут быть богами. Или некоторые из них могут стать богами, если общество позволяет им подняться и использовать данную им власть. Он верил, что человечество двигалось к обожествлению. Видите, есть значительное сходство между Блейком и Ницше. Вот почему Мясник может цитировать их обоих. Но есть и проблемы, Грэхем.

— В чем?

— Блейк был оптимистом всегда. А Ницше был неистовым пессимистом. Блейк считал, что у человечества блестящее будущее. Ницше же полагал, что человечество может иметь блестящее будущее, но он был уверен, что оно уничтожит само себя, прежде чем в нем появятся сверхчеловеки. Блейк открыто любил женщин. Ницше презирал их. Он считал, что женщины представляют одно из главных препятствий на пути человека к обожествлению. Понимаете, к чему я клоню?

— Хотите сказать, что если Мясник разделяет обе философии — и Блейка, и Ницше, то он шизофреник.

— Но ведь вы говорите, что он даже не сумасшедший.

— Минуточку.

— Вчера ночью...

— Я сказал, что если он маньяк, то маньяк нового типа. Я говорил, что он не сумасшедший в традиционном понимании.