Шалини Боланд - Тайная мать [litres]

– Нет, – говорит хозяин дома. – Вы всё не так поняли…

Скотт в мгновение ока проносится мимо меня, вцепляется в ворот его джемпера и с размаху так прижимает его к стене, что тот ударяется головой о штукатурку. С его носа соскальзывают очки и, тоненько звякнув, падают на пол.

Бен бросает Карли и пытается оттянуть Скотта от доктора.

– Успокойся, – говорит он. – Оставь его! Пусть рассказывает.

– Что ты наделал? – сквозь зубы спрашивает Скотт у Джеймса. Его руки подбираются к горлу доктора и сжимают его так, что у того начинает багроветь лицо.

Ребенок плачет, и я обхватываю его обеими руками и прижимаю лицом к себе, чтобы скрыть от него эту ужасную сцену.

– Перестань! Перестань! – кричу я. – Ты пугаешь Гарри! Скотт, ты этого хочешь? Устроить маленькому мальчику психотравму?

Мои слова, кажется, доходят до Скотта, потому что он отпускает Фишера. Доктор соскальзывает вдоль стены на пол, судорожно хватаясь руками за помятое горло и со свистом дыша. Бен опускается рядом с ним на колени, проверяет, в порядке ли он.

Гарри извивается у меня на руках, хочет, чтобы я поставила его на пол.

– Папа! – кричит он, после чего вырывается из моих рук, подбегает к полузадушенному отцу, обнимает его и прячет лицо у того на груди. – Папочка, почему они кричат на тебя? Почему ты дрожишь? – Его слова прерываются рыданиями, и меня охватывает раскаяние за то, что наше появление здесь принесло маленькому мальчику столько горя. Но у нас не было выбора: я должна узнать правду.

Джеймс тоже начинает всхлипывать. Он обнимает Гарри обеими руками и целует его в макушку.

– Хорошо, я все расскажу, – говорит, точнее, шепчет он нам со Скоттом. – Я все вам расскажу.

Карли подходит и встает рядом со мной, растирая запястья и вращая плечами. Надо бы спросить, как у нее дела, но у меня язык прилип к гортани. Это шок, страх перед тем, что вот-вот скажет нам доктор Фишер.

– Может быть, я пока отведу Гарри вниз? – спрашивает Бен, подходя к малышу, который буквально вжался в тело отца. – Гарри? Пойдем вниз, поиграем во что-нибудь? Хочешь показать мне свою комнату?

– Я не хочу уходить! – кричит ребенок. – Я хочу остаться с папой.

– Ты, кажется, говорил, что любишь поезда? – заходит Бен с другой стороны. – А у тебя есть хорошие, такие, чтобы ты мог показать их мне?

– Покажи ему свои поезда, Гарри, – бормочет Джеймс, отрывая от себя сына.

– Я не хочу уходить! – скулит малыш.

– Гарри, – говорит хозяин дома, и его голос звучит строго, несмотря на появившуюся в нем хрипотцу.

Мальчик встает. По его щекам бегут слезы, нижняя губа дрожит, но взять себя за руку он Бену все же позволяет.

– Пошли, Карли, – командует мой босс, поворачиваясь к журналистке. – Ты тоже с нами.

– Я остаюсь здесь, послушаю, что он скажет, – отвечает она.

– Нет, ты идешь с нами. Пошли, – настаивает Бен.

– Ни за что. Никуда я не…

– Пожалуйста, Карли, – прошу ее я. – Наша договоренность по-прежнему остается в силе, но этот разговор должен пройти только между мной, Скоттом и доктором Фишером. Хорошо?

Нехотя соседка все же выполняет мою просьбу и угрюмо плетется следом за Беном и Гарри.

Когда их шаги затихают на лестнице, Фишера, который по-прежнему сидит на полу, начинает бить дрожь. Он плачет.

– Господи, – шепчет он. – Что же я натворил…

Я молча гляжу на него, со страхом думая о том, что такого мог сделать этот человек, отчего он теперь превратился в хнычущую развалину, и даже не пытаюсь вообразить, что мы сейчас услышим. Хотя, с другой стороны, я, кажется, уже знаю.

– Может быть, лучше начать с начала? – предлагаю я наконец каким-то не своим голосом. И опускаюсь рядом с доктором на колени, чтобы видеть его лицо.

Скотт остается стоять, скрестив на груди руки и все еще чуть ли не дымясь от ярости.

– Я… то, что я сделал… это ужасно, – бормочет Фишер. – Хуже, чем ужасно.

– Расскажите мне всё, – говорю я.

– Ладно, – тихо соглашается доктор. – Я расскажу. – Он переводит дыхание, глядя в потолок, и на мгновение сжимает кулаки. – Вы уже знаете, что я врач, акушер. И знаете, что я работал в клинике Балморал. – Голос у него сиплый и еле слышный – видимо, Скотт что-то повредил ему, когда душил. Глаза подернуты красной сеткой сосудов, а руки дрожат так, что он зажимает их между коленями, чтобы они ему не мешали. – В ту ночь, когда вы должны были родить, доктор Макс Фридленд, ваш ведущий врач, заболел, и меня вызвали на замену. Но вы вряд ли знаете, что у моей жены, Лиз, в ту ночь тоже начались схватки. Она лежала в палате рядом с вашей.

Я слушаю его со страхом и в то же время с таким интересом, что буквально не могу оторвать от него глаза.

Он сосредоточенно смотрит в одну точку, вспоминая.

– Когда я приехал, у вас все было уже в разгаре, да и акушерка была хорошая, опытная, так что я сосредоточился на Лиз. Разумеется, в момент рождения нашего первенца мне хотелось быть с женой, но поскольку людей в клинике не хватало, а ваши роды шли без всяких осложнений, я решился на подмену. Вашей акушерке сказал, что, если у вас что-то пойдет не так, пусть она тут же зовет меня, но та ответила, что с вами всё в порядке. А потом… – Джеймс поднимает голову, смотрит на меня, затем на Скотта и, в конце концов, снова упирается взглядом в колени. – Потом сложности начались у моего ребенка. Пуповина обвилась вокруг шейки, сдерживая нормальный ток крови и отрезая поступление кислорода. Обычно при мне в таких случаях была акушерка, но тогда я оказался слишком самонадеянным – мне казалось, я все держу под контролем. – Тут его голос прерывается, и он прокашливается. – Я делал все, что мог, надеясь спасти ее, но я был в панике. Обычно я спокоен и действую профессионально. Каждый год я принимаю сотни здоровых младенцев. Но это была моя жена, мой ребенок. Ребенок, которого мы пытались зачать целых десять лет. Я… я не смог спасти нашу девочку. Она умерла. Моя дочка умерла. Я не смог спасти ее. Это моя вина.

– Девочка? – тут же переспрашивает Скотт. – Дочка?

– Я принял решение, – говорит Фишер. – Принял его за долю секунды, и с тех пор его последствия преследуют меня. Вы должны мне поверить, я ничего такого не планировал. Я вообще не понимал тогда, что делаю. Просто не знал, как скажу Лиз о том, что нашей девочки больше нет.

Мое сердце бьется в такт его словам. Сначала в медленном маршевом ритме, потом постепенно ускоряясь.

Джеймс смотрит на меня.

– Вы тогда уже родили одного здорового близнеца. На подходе был второй, и вот тогда я это и сделал.

Я вся дрожу. Дрожу целиком, от макушки до пяток, даже зубы во рту и те щелкают. Я знаю, что он скажет сейчас, но я не хочу это слышать. Как я это вынесу?

– Лили была моей дочерью, – говорит Фишер. – Нашей с Лиз. Но она умерла через несколько минут после рождения, и я был вне себя от горя. Наверное, я тогда чуть-чуть спятил.