Стеф Хувер - Клетка [litres]

Кинув взгляд на ряд пластиковых баночек одинакового цвета и размера, взял первую попавшуюся и выдавил содержимое в ладонь. Запахло морскими водорослями. И свежестью. Вода потекла по загорелой спине. Сэлл быстро намылил голову, а заодно шею, плечи, грудь, а потом подставил лицо под теплые струи, и пена узкими дорожками побежала по животу и ногам.

Вы любите гостей? Я нет. Всегда кажется, что они вторгаются, вынюхивают, нарушают мое пространство. Это с детства. Ведь все наши проблемы оттуда, да? Я точно знаю это, так пишут в книгах по психоанализу и говорят на приемах у психотерапевта. Не слышали? Тогда поверьте на слово.

Особенно я не любила, когда приезжал мой кузен Шон. Мне было шесть, а ему тринадцать. Он всегда ходил с книгой под мышкой и задирал передо мной нос. Белобрысый, чистенький всезнайка.

Но я-то знала, что за мыслишки вертелись в его голове! Сразу поняла. Как только увидела, что он прячет под невзрачной обложкой. Такие картинки не для правильных мальчиков. Это плохо. Ради этого мама и папа закрывают дверь в спальню плотнее. Это взрослый секрет.

А Шон демонстративно кривился, когда в кино показывали поцелуи. Маленький говнюк!

Он поймал меня в своей комнате, когда я рассматривала его книжку, заставил спустить трусики и принялся бесстыдно разглядывать. Я плакала и стеснялась, прикрывалась, как могла. Но он поднимал мои руки и говорил, что иначе расскажет всем, что я рылась в его вещах.

На первый раз Шон отпустил меня быстро. Во-первых, позвали ужинать, во-вторых, шестилетний ребенок не возбудил его интереса – слишком уж отличался от тех моделей из книги.

Я надеялась, что больше он меня не поймает. Несколько дней держалась поближе к родителям и сестре. Если оказывалась с Шоном в одной комнате, начинала нервничать и привлекать внимание взрослых любым способом – могла опрокинуть что-нибудь или пустить слезу ни с того ни с сего. Кузен делал вид, что не понимает. Даже пару раз вежливо предложил сыграть с ним в прятки. Как же!

Я считала дни до его отъезда.

Но мне показалось правильным забрать его книгу напоследок!

Выждав момент, я пробралась в его комнату и стащила ее.

Если есть Бог, то почему он не подсказал мне, что надо просто показать книгу взрослым? Нет, я утащила ее к берегу реки и принялась рвать страницы в мелкие клочки. Дрянные, грязные картинки! С каким наслаждением я расправлялась с ними! Представляя, что это Шон, его кожа. И пускала их по ветру с обрыва.

Я так вошла в раж, что не заметила своего кузена, подкравшегося сзади…

Обнаружив пропажу, он отправился на поиски. Но не книги…

Первый удар пришелся мне в затылок, вторым ударом Шон разбил мне нос. В третий раз он безжалостно заехал ботинком мне в живот.

Спасаясь от ударов, я только и смогла, что отползти к обрыву и соскользнуть вниз. Скатившись кувырком по траве, оказалась в реке. Вонючая вода хлынула мне в нос и в рот. Я захлебнулась. Дернулась. Нащупав склизкое дно, встала на ноги и закашлялась. Изо рта вывалились длинные нити водорослей и еще какая-то мерзость.

Я плакала. А Шона уже не было.

Когда я вернулась домой, вся продрогшая и в синяках, то не дождалась никакого сочувствия. Наоборот! Меня же еще и отругали, и лишили ужина. Потому что этот гаденыш Шон принес только обложку своей ненаглядной книги, предварительно избавившись от компрометирующих страниц, и обвинил меня в том, что я уже не первый раз покушаюсь на его вещи. А теперь еще и книгу вот испортила!

Разумеется, слушать мою версию никто не стал.

Только сестра меня пожалела. Не пошла со всеми гулять, а притащила мне остатки пирога. Даже легла со мной в кровать, хотя мы с трех лет спали отдельно.

Чувствовать ее руки было здорово – они грели и обнимали. Сестра целовала меня в лоб и шептала, что все будет хорошо. Как мама.

И я верила, что будет. Когда этот противный Шон уедет. Особенно если по дороге с ним что-нибудь случится. Например, машина опрокинется в кювет или лоб в лоб столкнется с многотонным мусоровозом. Помню, я даже представляла это! Как окровавленного гаденыша извлекают из-под кучи зловонного мусора, а он раздавлен, бьется в агонии, просит полицейского передать мне последнее «прости» – и дохнет.

Воспоминания захлестнули меня ядовитой волной, будто не миновало с тех пор почти три десятилетия. Я сжала кулаки до одурения – так, что ногти вонзились в ладони. Мне снова захотелось наказать его! За все! Сейчас!

Я спустилась в подвал, где некогда находилась прачечная, и прильнула к окошечку у пола. Помнится, отец сделал его, когда мы не заметили Черри и захлопнули дверь, а он едва не сдох внизу, бестолково мяукая, – не слышно же ничего.

Шон почувствовал меня – или увидел тень? – и вжался в стену. Спрятал голову пониже, затаился.

Щенок! Ну как тебе клетка? Как раз для плохих мальчиков. Со сливом в полу, сломанной стиральной машиной и кучей тряпья вместо постели.

Сидишь? Сиди-и.

Сиди, животное! Жри из миски и продолжай испражняться в яму! А твоя извращенность в конце концов разъест твой мозг, если не станешь на путь исправления. Осталось недолго… Жаль, не перекрыть к тебе воду. Впрочем, нет. Я представила, какая вонь бы уже стояла, не умудрись ты мыться в тазике. Чистопло-о-отный…

Я стукнула по двери, наслаждаясь страхом этого паршивца. Каждый звук заставлял его дергаться. Мне нравилось представлять, как он кидается из угла в угол, роет пол, срывая ногти, ищет выход отсюда, а в глазах – испепеляющий ужас. И если бы он мог, то наверняка бежал бы от меня за тысячу километров. Но он не может. Не может!

Я поднялась наверх, заперла на ключ дверь, ведущую из полуподвального помещения в дом, и вышла на задний двор. Мне нестерпимо хотелось посмотреть поближе, что он там делает. Через кошачий лаз рассмотреть что-то чрезвычайно трудно, и я поспешила к вентиляционному окну в цоколе.

Я отперла засов на железной ставне, и в подвал сквозь решетку хлынул поток солнечного света, словно театральный софит. Он выцепил из тени моего актера одной роли.

Шон сидел в углу, на пыльном тряпье, уперевшись лбом в колени. Меня взбесило, что он не смотрит на меня.

– Тварь! Смотри! Смотри-и! – взревела я. – Теперь я не маленькая трусливая девочка! Это ты! Ты валяешься в моих ногах и просишь о пощаде!

Мразь! Слабак. Легко быть сильным, когда тебе тринадцать, а той, над которой ты издеваешься, – всего шесть…

Внезапно я зацепилась взглядом за книги, которые принесла ему на днях. Не те – грязные, гадкие, непотребные, которыми он зачитывался, – а обычные . Они лежали на перевернутой корзине для белья, приспособленной им под стол.