Луиза Дженсен - Подарок [litres]

От яркого солнца у меня слезились глаза, и я щурилась. Темные очки, как всегда, остались лежать на холодильнике. Я не могла разглядеть твоего лица – ты казался темным силуэтом на фоне раскаленного добела солнца. Но я тебя чувствовала. О, как я тебя чувствовала!

Я прожевала и проглотила ягоду и облизнула губы.

– Еще одну, крошка?

Я подумала: а сам не хочешь? Не хочешь, как в прошлый раз, поесть их с моего обнаженного тела?

– Давай. – Никак не наемся. Обожаю их не меньше, чем тебя.

– А меня хочешь? – Я почувствовала горячие пальцы на внутренней стороне бедра.

– Всегда.

– Вечно? Я буду всю жизнь о тебе заботиться.

– Попробую представить. Вечно – это долгий срок. – Я улыбнулась, давая понять, что шучу.

– Хочешь не хочешь, но будешь со мной. – Он провел пальцем по моим ребрам.

Я прыснула, расхохоталась и вскочила на ноги.

– Только если сумеешь поймать, – крикнула я через плечо и, смеясь, побежала.

– От меня не убежишь!

В этот момент я подумала: а с какой стати мне убегать?

В мой первый день на работе я выдохлась, еще даже не приступив. Всю ночь я ворочалась и встала рано, кутаясь во флисовую куртку Сэма, которую ему так и не отдала, когда он привез меня домой. Мозг, подобно заевшему DVD-диску, пытался воспроизвести события на кладбище, но чем отчаяннее я старалась восстановить детали, тем сильнее они расплывались, превращаясь в подобие детских воспоминаний. И я уже не знала, не придумала ли я все от начала до конца. Спала я беспокойно, а когда проснулась, не могла поверить, что во сне с восторгом ела клубнику. Терпеть не могу эти ягоды, но их вкус пристал к языку, и я еще долго не могла от него избавиться.

Без пятнадцати восемь с мятной жевательной резинкой во рту я стояла перед ветеринарной клиникой и чувствовала себя, как школьница в первый день занятий после летних каникул. При мысли, что надо переступить порог, у меня все трепетало внутри, но я понимала, что вернуться к прежней работе – правильный шаг. Если не это, чем я стану заниматься? Кем буду?

– Дженна!

Кто-то обхватил меня за плечи, и мое сердце подпрыгнуло к горлу.

– Ты входишь или как? – улыбнулась Рейчел. Ее круглое веснушчатое лицо светилось радостью оттого, что она видит меня, и я последовала в стеклянную дверь за ее мотающимся на затылке коричневым конским хвостом. Внутри в нос ударил запах дезинфицирующих средств, и я стала успокаиваться. Уже не понимала, почему мне казалось, что все здесь будет по-другому. Изменилась я, а здесь все осталось, как прежде.

– Вчера ты не отвечала на мои звонки. – Рейчел помахала пальцем перед моим носом, будто в самом деле сердилась. Но я понимала, что это не так. Рейчел не умела не только сердиться, но даже дуться. – Как ты себя чувствуешь?

– Нормально. Правда нормально. – Теперь я не лгала. Физически я чувствовала себя вполне сносно. Но из того, как сузились глаза подруги, сделала вывод, что она мне не поверила.

– Так о чем мы говорили с тобой в субботу? О доноре? Ты подумала над моими словами?

– Ее звали Калли. – Выпалив это, я тут же принялась извиняться: – Прости, Рейчел, я не хотела…

– Проехали, мисс Плакса. Не сомневаюсь, ты снова станешь доброй, как только тебе уменьшат дозу лекарств. А пока… – Рейчел театрально вздохнула, – дружить с тобой – нелегкое занятие, но ведь кому-то надо. – Она печально покачала головой, я пихнула ее в плечо и вдруг почувствовала, что оказалась именно там, где надо.

– И вот еще что: теперь, когда ты вышла на работу, изволь не увиливать от наших викторин в пабе. Среди нас нет другого такого кладезя знаний, как ты, если речь заходит о художественных штучках, до которых другим нет дела.

– Уж тебе-то в познаниях паршивой поп-музыки нет равных.

– Все лучше, чем слушать занудно-депрессивную авторскую песню, которая так тебе нравится. – Рейчел изобразила зевок, и я расхохоталась.

Я так давно не слышала собственного смеха, что смущенно прикрыла ладонью рот.

– Как здесь дела? – С тех пор как я заболела, мы почти не разговаривали о работе.

– Все по-старому. Если не считать, что Линда совсем извелась и на всех кидается. Джон почти не появляется, и на нее свалилась куча дополнительной работы.

Клиникой владели Линда и ее муж Джон, но с прошлого года Джон наполовину отошел от дел. Странно будет не видеть его каждый день, не слышать, как он отпускает шуточки или между консультациями совершает налеты на круглую коробку с печеньем.

– До того дошла, что заказывает простое печенье вместо шоколадного. Представляешь? Это можно считать издевательством над сотрудниками. Вот верну тебе венец старшей ветеринарной сестры, и можешь возглавить бунт.

– Пожалуй, повременю – пока потружусь на полставки.

– Вот и славно, – расцвела Рейчел. – Я привыкла к ежемесячной прибавке к зарплате. – Она запнулась. – Извини, я не то хотела сказать. На моих плечах Лиам и все такое.

– Не парься, я все понимаю. А если потребуется, не стесняйся, проси. – Предложить-то я предложила, но понимала, что она никогда не попросит – слишком гордая.

Мы принялись выполнять свои обязанности: Рейчел включила вентиляцию, а я занялась конторкой – перебрала CD-диски, нажала на кнопку древнего проигрывателя, и крышка поднялась. Некоторые вещи не меняются.

– «АББА»? – Рейчел, пританцовывая, направилась ко мне и удивленно изогнула бровь, когда зазвучала «Мамма мия». – Кто вы такая и что сделали с настоящей Дженной?

– Просто хотела поставить что-нибудь, чтобы поднять настроение.

– И это заявляет девушка, которая поклялась, что скорее вскроет себе вены, чем будет слушать шведскую попсу! – Рейчел закружилась, толкнула меня бедром, потом схватила ручку и держала ее между нами, словно микрофон.

Я сто лет не чувствовала себя такой счастливой, как в то утро.

– Вижу, кое-кто рад, что вернулся на прежнее место. – Линда процокала на каблуках через приемную и обняла меня. Я сквозь одежду почувствовала, как выступают у нее ребра. Наша начальница похудела, под глазами у нее появились темные круги, и казалась она бледнее обычного.

– Вы здоровы, Линда?

– Это я должна тебя спрашивать.

– Я в порядке.

– Джон передает тебе привет. Заглянет к концу недели проверить, как ты устроилась.

У Линды с Джоном не было детей. Они всегда относились ко мне с теплотой: когда я была маленькой, угощали конфетами, когда подросла, всякий раз, когда приходили к нам обедать, совали мне в руку пятифунтовую банкноту. Джон был мягче Линды, но мне нравилось работать с ними обоими.

– Только не перетрудись сегодня, девочка. Я вообще не уверена, что тебе следовало выходить на работу. – Линда вгляделась в мое лицо. – Если почувствуешь, что больше не можешь, мы поймем. Не думай, что обязана находиться здесь.