Светлана Чехонадская - Амнезия

Степану тогда было не до смеха. Он непрерывно пил и был уверен, что умрет от травмы, несовместимой с жизнью – от растоптанного мужского достоинства, – но излечение оказалось простым и почти забавным. Проезжая мимо медицинского института, он вдруг увидел за трансформаторной будкой свою бывшую жену и этого – хозяина задницы. Они целовались.

Лола уже не работала, значит, теперь она приезжала сюда ради своего красавчика, и значит, Степан Королеву отомстил.

– Теперь это твои проблемы, Миша! – прошептал он. – Не мои.

Невысокий сухощавый мужчина лет шестидесяти положил на стол сразу несколько папок с бумагами и ручку. Все папки были из состаренной кожи, а ручка – «Монблан». Уже по этим предметам стало понятно, что вошедший в кабинет адвокат – дорогой. Впрочем, из фонда дешевого бы не прислали.

Фамилия адвоката была Крючков. Он был известен как хороший и въедливый юрист, по фонду даже ходила шутка, что его следует переименовать в Крючкотворова. Он эту шутку слышал и в принципе гордился, что его любовь к порядку нашла признание. Крючков и сейчас перекладывал папки, следуя какому-то внутреннему сценарию. Наконец бумаги легли идеально ровно, и адвокат достал из-за стула портфель из точно такой же кожи, тщательно сложил в него папки, а ручку засунул в правый нагрудный карман пиджака. Мимоходом он проверил телефон – не было ли звонков, пока он был у Марины.

– Ох, и тяжелый разговор! – пожаловался адвокат. – Я впервые в такой странной ситуации. Как врачи справляются? Непонятно.

– Справляются, – сказал Иван Григорьевич. – И почему тяжелый-то, я не понял?

– Я имею в виду морально. Как представишь, что человек пять лет провел в коме, а теперь ничего не помнит, так плохо становится. Кроме того, я любил Михаила Александровича и знал, с каким исступлением он мечтал о ее выздоровлении. Если бы вы знали, как он мечтал! Но он был уверен, что эти мечты бесплодные.

– После разговора с Иртеньевым?

– Этот разговор был не при мне. Меня он пригласил позже. Марина тогда была в коме года три. Она уже лежала здесь, и главврачом был другой человек.

– Сергеев.

– Да, Сергеев. Молодой, но, говорили, очень опытный… Вы ведь с ним так и не познакомились? Чрезвычайно видный мужчина.

– Вы сказали: лежала в коме года три. Значит, Королев пригласил вас незадолго до собственной смерти?

– Именно. Я работал в одном из филиалов, в Санкт-Петербурге, и хорошо себя зарекомендовал.

– А разве ваш предшественник зарекомендовал себя плохо? Ведь он, кажется, спас Королева от тюрьмы?

– Вы имеете в виду выигранный процесс? Перестаньте! Вы же знаете, что дело развалили за деньги. На подкуп судей и следователей пошли совершенно невообразимые суммы.

– Об этом писали в газетах, но я не верил, – пошутил Турчанинов.

– И зря, – так же шутливо произнес адвокат. – Юристов у Королева была целая армия, но не она выиграла дело. Деньги выиграли. Впрочем, так все делают.

– Но не у всех получается.

– Вы имеете в виду Ходорковского? Он слишком публичный человек, власть пошла на принцип. Королев по сравнению с ним мелкая сошка, ему в этом смысле было проще. Наша власть, а она у нас по своим физиологическим характеристикам Медуза Горгона, не повернулась и не посмотрела в его сторону. Это его и спасло.

– А вы поверили в его самоубийство? Вы ведь были близки ему в тот год.

– Откровенно говоря, я поверил. Во-первых, у него была мания преследования…

Адвокат задумался на секунду. Его лицо выглядело осунувшимся и усталым. Он приехал после рабочего дня, а разговор с Мариной вышел долгим. Правда, разговаривали они очень спокойно. Иван Григорьевич несколько раз проходил по коридору и за дверью слышал только монотонное гудение мужской речи. Иногда Марина что-то коротко вставляла.

– Да, мания преследования, – повторил Крючков. – Ведь даже то, что он убрал всех своих адвокатов и выписал меня – плохой признак. Почему он им не доверял? Они были с ним во время судебного процесса и знали о нем такое, что и маме родной не расскажешь. Кроме того, у него были плохие отношения с женой.

– С Лолой?

– Да, с красоткой Лолой. Ну и имя… Я не понимаю, как он вообще мог жениться на этой дамочке. Влюбиться – да. Но жениться!

– Ему не везло с женами.

– За все надо платить, уважаемый. А за деньги, как это ни парадоксально звучит, мы платим двойную цену. По спекулятивному курсу.

– А что значит «плохие отношения с женой»?

– Он как-то сказал, что она может его убить. Можете себе представить? Про первую жену он такого не говорил, хотя она и затеяла против него этот дурацкий раздел имущества, попортивший ему немало крови.

– Сказал, что она может его убить? Прямо так и сказал?

– Прямо так и сказал. А потом сказал еще более прямо: «Или я ее убью». Вот так! Не больше и не меньше. Настоящее семейное счастье.

– Богатые тоже плачут?

– Плачут, Иван Григорьевич. Еще плачут… Но если откровенно, Королева судьба била сильно. Даже несправедливо сильно, как мне кажется. Несколько покушений на него самого, покушение на дочь, обе жены – какие-то выродки, потом преследования властей.

– Он давал прямые указания убивать конкурентов.

– Суд с этим не согласился.

– Я цитирую по газетам. Вы ведь сказали, что не все в них вранье.

– Я ошибался. – Адвокат улыбнулся краем губ. – Вы имеете в виду, что родственники убитых конкурентов ему должны были мстить?

– Нет, я имею в виду другое.

– Божье наказание?

– И не это. Если ты играешь по таким правилам, то чего ждать? Если вышел на боксерский поединок, будь готов к боксерскому поединку, а не к шахматной партии. Боксер, считающий, что его избила сама судьба, выглядит глупо. Его избила не судьба, его всегда будут бить, пока он на ринге.

– Надеюсь, вы Марине своих мыслей не излагали?

– Да, пора поговорить о Марине. Я ей ничего не излагал, Владимир Викторович. Но вы должны понимать одну вещь… Не знаю, проявился ли ее характер во время сегодняшнего разговора…

– Проявился, – перебил адвокат. – И для меня это один из главных сюрпризов дня. Я ведь ее не знал раньше, но Михаил Александрович мне о ней рассказывал. Он говорил: «Домашняя девочка, очень тихая, ранимая и послушная. Не знает жизни». Последнее его расстраивало больше всего. Он как-то спросил: «Если бы она очнулась, а я в это время уже умер, то как бы она со всем этим справилась? Она ведь не приспособленная: всю сознательную жизнь провела под моим крылом. Она еще ребенок». Знаете, он так устал, что жизнью не дорожил. Он только боялся, что она очнется, а его рядом не будет… Но я продолжу свою мысль о сегодняшнем разговоре. Мне не показалось, что я разговариваю с домашней девочкой и ранимым ребенком. Нет, не показалось.