Тасмина Перри - Обладание

– Для чего вы туда приходили? – спросил он.

– Здесь мне следует проявить осторожность, – медленно продолжала я. – Конфиденциальность сведений, полученных от клиента. У меня есть обязательство перед ним сохранять некоторые вещи в тайне.

– Расскажите то, чем, по вашему мнению, вы можете поделиться со мной, – сказал Коллинз, и в голосе его звякнула сталь.

Сделав вдох, я повторила ту же историю, что преподнесла Филу Робертсону. Солгать на этот раз оказалось куда легче, словно она действительно стала правдой.

– Я работаю адвокатом достаточно долго, чтобы понимать: дело Джоя против Джой не удастся урегулировать на последнем слушании. Обычно от них никогда не бывает проку, напротив, они только добавляют напряжения и накаляют атмосферу. Кроме того, обходятся они весьма недешево, и мне не хотелось, чтобы мой клиент, мистер Джой, проходил через все это. Адвокаты, представляющие интересы миссис Джой, отказались сотрудничать. И я решила попытаться побеседовать с ней наедине. Как женщина с женщиной.

Здесь я выдержала драматическую паузу. На мгновение я даже забыла о том, что нахожусь в душной комнате для допросов полицейского участка, а не в зале суда. Я поняла, что устроила представление, которое произвело на меня саму сильное впечатление. Я обрадовалась тому, что успела провести генеральную репетицию с Филом Робертсоном и упредила сомнения, которые могли возникнуть у Коллинза.

– Значит, именно ради этого вы и приходили в студию? – осведомился он, пытаясь взглянуть мне прямо в глаза.

– Разумеется, так поступать не принято, но, по моему мнению, это был самый практичный выход из положения, – ответила я, сохраняя на лице маску благоразумия и рассудительности, которую часто надевала перед зеркалом перед тем, как выступать в суде.

– Но вы не застали миссис Джой на месте?

– Как я уже говорила, та женщина сказала мне, что она уже ушла.

– И что же вы сделали потом?

Сдержанно вздохнув, я ответила:

– Отправилась домой.

– Вы отправились домой.

– Да, – отозвалась я как можно более ясным и убедительным голосом.

– И после этого вы больше никогда не видели Донну Джой и не разговаривали с ней?

– Нет, – подтвердила я, сознавая, что ступила на скользкую дорожку, сойти с которой мне уже не удастся.

Прислонившись головой к холодному окну такси, я вновь и вновь мысленно возвращалась к только что состоявшемуся допросу, спрашивая себя, а не должна ли была вести себя по-другому. Я только что солгала сотруднику правоохранительных органов. Сержанту сыскной полиции, занимающемуся делом о поиске пропавшей без вести женщины, которую они наверняка считали мертвой или находящейся в опасности. Будучи юристом, я лучше кого бы то ни было отдавала себе отчет в том, что своим поведением препятствую отправлению правосудия, то есть нарушаю нормы общего права, другими словами, совершаю преступление, наказуемое – в теории – высшей мерой, пожизненным заключением.

На мгновение я представила себя в тюремной робе, но потом усилием воли отогнала этот образ, пытаясь убедить себя в том, что не поведала сержанту Коллинзу откровенную ложь. Лишь небольшую ложь во благо. Или во спасение.

Не подлежащий разглашению разговор в студии Донны действительно мог оказаться конструктивным, и я на самом деле отправилась домой в тот вечер. Пусть и много позже.

Нет. Я скормила Робу Коллинзу упрощенную версию правды, которая как нельзя лучше устраивала все заинтересованные стороны. И помогала следствию. Ведь сообщенные мною сведения были весьма полезными. Коллинз сам так сказал – он поблагодарил меня за то, что я пришла в участок и прояснила вопрос с таинственным визитером Донны в тот вечер.

Я пыталась отвлечься, рассеянно глядя на здания и вечерние огни Лондона – мазки белого и красного за усеянным дождевыми каплями стеклом, – быстро пролетающие мимо. Их цветовая палитра завораживала; но спустя некоторое время они, казалось, стали усиливать мое беспокойство, и меня начало подташнивать. Я обрадовалась, когда такси наконец остановилось напротив моего дома, и с удовольствием ступила на тротуар, словно сходя на твердую землю после особенно утомительного и бурного катания на карусели.

Мой дом выглядел темным и одиноким. Квартира на верхнем этаже пустовала вот уже много месяцев, и, хотя по слухам туда должен был вот-вот въехать какой-то жилец, с самого Рождества там не было заметно никаких признаков жизни. В окнах жилища Пита Кэрролла на первом этаже тоже отсутствовал свет. Когда я на прошлой неделе уходила от него, он обмолвился, что собирается уехать на несколько дней в командировку, не уточнив, правда, на сколько именно. Но сегодня я была рада тому, что его нет рядом.

Повернув ключ в замке, я вошла в холл и щелкнула выключателем, но лампочка лишь негромко хлопнула, и после мгновенной яркой вспышки света я вновь оказалась в темноте. На коврике у двери валялась корреспонденция. Собрав, я сгрузила ее на столик, стоявший в холле, рядом с двумя стопками писем, своими и Пита, которые рассортировала еще в пятницу.

Я вымоталась настолько, что ноги отказывались нести меня вверх по лестнице к моей квартире. Войдя внутрь, я прямиком направилась в гостиную, рухнула на софу и согнутой в локте рукой прикрыла глаза.

Мне отчаянно хотелось спать, но перевозбужденный ум отказывался успокаиваться. Я думала о Мартине, о том, чем он занимается в этот самый момент, и о тех деталях расследования, которые не смог – или не пожелал – сообщить мне Роб Коллинз, когда я спросила его об этом. Я думала об экспертах-криминалистах, которых видела в Челси, и даже присвоила им имена: Джулия, Тони и Хелен. Насколько я себе представляла, они уже давно отправились по домам. Сняли комбинезоны, приняли душ и вернулись к своей утешительно непримечательной жизни, в которой не было места жертвам и преступникам. А еще я думала о Донне. Где она находится, чем я могу помочь ей? Полиция имеет полное право считать ее мертвой, но мне не хотелось даже думать об этом. Мы обязательно найдем ее, и тогда все вернется на круги своя. Моя работа, моя жизнь, мои отношения с Мартином.

Я позволила себе помечтать, как сижу, положив одну руку на аккуратный вздувшийся животик, а другой сжимая пальцы своего возлюбленного. Я представляла себе, как мы гуляем по пляжу или по лугу, придумывая имя для нашего будущего ребенка. Мы смеялись, плавали, пили, ели и занимались любовью. Я воображала нас вместе. Одним целым.

Но потом я приказала себе успокоиться. Эмоции, грозившие вырваться наружу, начали превращаться в манию. В молодости, перед тем как поступить в университет, перед тем как перемены в моем настроении получили собственное имя, перед тем как все пошло наперекосяк, мне нравилось испытывать подобные чувства. Это было похоже на природный наркотик, который заставлял меня ощущать себя всемогущей. Я помнила, как бодрствовала целыми сутками, повторяя пройденное, и даже сейчас не была уверена, что смогла бы сдать все экзамены на «отлично» и стать студенткой юридического факультета, если бы не моя мания.