Джон Коннолли - Белая дорога

Он почувствовал позывы в мочевом пузыре и вздохнул. Конечно, прежде чем выйти, нужно было заглянуть в туалет Малыша Тома, но там воняло хуже, чем от самого его хозяина, а уж от старика Томми несло так, будто он уже начал умирать, причем мучительной смертью. Черт возьми, сейчас все начинают умирать еще при жизни, но это не мешает нормальным парням принимать ванну хотя бы с такой регулярностью, чтобы на них не садились мухи. Но Малыша Тома Раджа это не касалось: когда он собирался помыться, вода начинала течь по трубам в обратную сторону.

Верджил ухватился за пах и переступил с ноги на ногу. Ему не хотелось возвращаться назад, но, если Малыш Том поймает его писающим у себя на стоянке, Верджил отправится домой с ботинком Тома в заднице, а у него без того хватает проблем, и такая «клизма» ему ни к чему. Он мог бы отлить у дороги, но чем больше он думал об этом, тем больше ему хотелось сделать все прямо сейчас. Он чувствовал, что сейчас польется из ушей, и если придется терпеть еще хоть чуть-чуть...

Но, черт возьми, Верджил не собирался терпеть! Он расстегнул ширинку, покопался в штанах и облегчился прямо на стену заведения Малыша Тома, успев вывести свое имя, насколько позволяли узкие рамки его образования. Когда давление начало спадать, он глубоко вздохнул и закатил глаза в экстазе.

Что-то холодное коснулось его за левым ухом, и Верджил, вздрогнув, распахнул глаза. Он не шевелился. Все его внимание сфокусировалось на ощущении металла на коже, журчании на дереве и камне и на присутствии высокой фигуры за спиной. Фигура изрекла:

— Предупреждаю, чмо: если хоть одна капля твоей хреновой мочи упадет на мои туфли, тебе придется приделывать новый череп, прежде чем положить в ящик.

Верджил судорожно сглотнул:

— Я этот процесс не контролирую...

— А я и не прошу тебя остановиться. Я тебя вообще ни о чем не прошу. Я предупреждаю: не пролей ни капли своей грязной мочи мне на туфли.

Верджил всхлипнул и попытался отвести струю вправо. Он выпил всего три пива, но было похоже, что сейчас из него изливается целая Миссисипи. Пожалуйста, хватит, думал Верджил. Он осторожно взглянул направо и увидел черный пистолет в черной руке. Черный рукав куртки заканчивался черным плечом, черным лацканом, черной рубашкой и частью черного лица.

Пистолет сильнее надавил ему на череп, понуждая смотреть вперед, но Верджил все равно почувствовал приступ негодования. Грязный ниггер с пистолетом на парковке у таверны Малыша Тома! В жизни было немного аспектов, по которым Верджил Госсард имел вполне осмысленное мнение, и одним из них были ниггеры с пистолетами. Проблема заключалась в том, что в стране было не так много пистолетов, но слишком уж много их находились в руках неправильных людей, и совершенно определенно этими неправильными людьми были ниггеры. Верджил полагал, что белым пистолеты были нужны, только чтобы защитить себя от всех этих ниггеров с пистолетами, в то время как нигтерам — чтобы палить в таких же ниггеров и, если приспичит, в белых. Так что единственным выходом было бы отобрать у ниггеров пистолеты, и тогда станет меньше белых парней с пистолетами, потому что им нечего будет бояться, плюс ниггеры будут меньше друг в друга стрелять, так что уровень преступности понизится. Все просто: ниггеры — это не те люди, которым можно давать в руки оружие. Вот сейчас, как понимал Верджил, один из этих ниггеров наставил один из попавших не в те руки пистолетов на него, и Верджилу это никак не нравилось. Это как раз подтверждало ту же мысль: ниггерам оружие ни к чему...

Пистолет вопросительно надавил Верджилу на череп, и голос спросил:

— Ты хоть в курсе, что говоришь вслух?

— Черт! — ляпнул Верджил в сердцах и на этот раз себя услышал.

Первая машина поворачивает в поле и едет в гору, старый дуб отбрасывает в свете ее фар тень, которая разрастается на земле, подобно луже темной крови. Из машины выходит мужчина и открывает дверь для женщины. Им обоим за сорок, у них грубые лица, и они носят дешевую одежду, которую так часто чинили, что фабричная кожа затерялась среди бесконечных заплаток и швов. Мужчина достает из багажника соломенную корзину, ее содержимое аккуратно накрыто красной клетчатой салфеткой. Он передает корзину женщине, достает ветхую простынь и расстилает ее на земле. Женщина усаживается на нее, подобрав под себя ноги, и снимает салфетку. В корзине лежат четыре куска жареной курицы, четыре сливочных рулета, миска салата и две бутылки домашнего лимонада, а еще две тарелки и две вилки. Она протирает тарелки салфеткой и кладет их на простыню. Мужчина устраивается возле нее и снимает шляпу. Вечер выдался теплый, и комары уже вышли на охоту. Он прихлопывает одного и внимательно разглядывает на ладони то, что от него осталось.

— Вот сука! — досадливо восклицает он.

— Следи за собой, Эсу, — откликается женщина, поджимая губы, попутно раскладывая еду по тарелкам и убеждаясь в том, что мужу достанется лучший кусок, ведь он хороший, работящий мужик, хоть политесу и не обучен.

— Да ладно тебе, — говорит Эсу, принимая от нее тарелку с курицей и салатом, а она лишь растерянно качает головой, сожалея о манерах человека, за которого когда-то вышла замуж.

Позади них уже паркуются новые машины. В них и пары, и старики, и мальчишки лет пятнадцати-шестнадцати. Некоторые приезжают на грузовиках, другие на больших «бьюиках», «доджах», «фордах-мэйнлайнах» и даже старых добрых «кайзерах» — каждая из машин старше семи-восьми лет. Они делятся едой и пьют пиво, приветствуют друг друга рукопожатиями и хлопками по спине. Вскоре на Адас-Филд собираются больше сорока легковых машин и грузовиков, и все они освещают своими фарами старый дуб. Сейчас здесь уже около сотни людей, и они все прибывают.

Редко появляется возможность так вот собраться. Славные годы «негритянского барбекю» давно ушли, и старые законы не могут устоять перед влиянием извне. В этих краях еще можно найти людей, хранящих память о линчевании Сэма Хоса в Ньюмене в 1899, когда были организованы специальные туристические поезда, чтобы почти две тысячи человек со всей страны смогли лицезреть, как народ Джорджии расправляется с ниггерами-насильниками и ниггерами-убийцами. И совершенно не важно, что Сэм Хос никого не насиловал, а убил только плантатора Крэнфорда, и то в порядке самообороны. Его смерть должна была послужить назиданием для остальных. Они кастрировали его, отрезали пальцы и уши и содрали кожу с лица, прежде чем прибегнуть к маслу и факелу. Толпа дралась за его кости, растаскивая их на сувениры. Сэм Хос стал одной из пяти тысяч жертв публичных линчеваний. Некоторые из них, как говорили, были насильниками, некоторые — убийцами. А потом были те, кто просто много болтал или бессмысленно угрожал, когда должен был держать рот на замке. Подобные разговоры сулили большие проблемы. Они сопровождались ненужными спорами, а нет лучше способа заставить человека замолчать, чем канистра и спичка.