Франк Тилье - Головокружение

Согнувшись до самой земли, я мутными глазами мрачно покосился на содержимое тарелок и кастрюли. Там дымилось мелко нарезанное мясо, и его было много. Мишель отлично его приготовил, обойдясь только острым камнем и горелкой. Оно напоминало обжаренные кусочки говядины, плавающие в растопленном жире. Я обожаю говядину и весь растопленный жир, какой только есть в мире.

Голод против воспоминания о моей собаке. Физиологическое против духовного. Кто кого? У меня в животе завязалась ужасающая первобытная битва. Кончиками пальцев я взял кусочек «этого», уронил обратно, потрогал большим пальцем… А Фарид не углублялся в метафизические рассуждения: придвинул к себе тарелку и отправил кусок мяса прямо в глотку. Он не ел, он жрал, давясь слюной. Его религия запрещала ему есть свинину, но не собачатину. В этот момент он был мне отвратителен. И все было отвратительно.

Мишель лежал на боку и выуживал куски мяса прямо из кастрюли. Под маской его челюсти похрустывали от удовольствия. Фарид тяжело дышал, кашлял, сплевывал и снова нырял носом в тарелку.

– Кайф, – бормотал он между двумя кусками, – какой кайф…

Он посмотрел на меня:

– Давай ешь и ты тоже. Это так вкусно.

Мишель его поддержал, пытаясь меня воодушевить:

– Растопленный жир – это для того, чтобы глотка не забилась. Иначе можно дуба дать от обжорства, и это будет уже полный идиотизм. Давай лопай, убийца , само проскочит. И он похлопал себя ладонью по груди. – Я хотел сказать, собачий убийца . Если выберемся отсюда, никому не скажем. Обещаю…

Я взглянул на мясо. Каждый кусочек напоминал мне о друге. Я всегда думал, что есть судьбы, которым предназначено встретиться. Пок родился почти у меня на руках, у меня на руках и умер. Мы с ним были одно целое. Дух мой бился за то, чтобы я не реагировал, а организм пустил в ход всю свою изобретательность, чтобы я сдался: все железы бешено заработали, чувства обострились, живот разболелся. Желудок у меня наверняка сжался уже до размеров теннисного мяча, но сок выделял без остановки.

В глубине души я знал, что отсрочка ни к чему не приведет. Рано или поздно искушение и голод меня все равно одолеют. И еще я сказал себе, что родные предпочтут узнать, что я боролся до последнего. Что однажды те, кто найдет наши тела, поймут, почему мы так поступили. Я вышел в темноту и уселся в одиночестве возле каменной стены, обхватив голову руками. И стал думать… Жить или умереть… Когда много позже я вернулся в палатку, то был полон решимости, но лицо мое ничего не выражало.

Попросив Мишеля разогреть мою тарелку, я принялся есть своего пса.

Не прошло и пяти минут, как наши тарелки опустели, а желудки наполнились. Фарид вылизал тарелку, не оставив ни грамма мяса.

В этом мире ничто не исчезает.

Все в конечном счете переходит из одного состояния в другое.

Обычно, когда 11 ноября [17] 11 ноября во Франции отмечается День перемирия и окончания Первой мировой войны. по улицам города проходил военный оркестр, сначала вдалеке слышался почти неуловимый рокот барабанов, и мы все настораживались. Затем проявлялись трубы, валторны и тромбоны – так сказать, дудки, и все сразу вспоминали: «Ух ты, а ведь сегодня одиннадцатое ноября, и будет парад».

И тогда все не спеша надевали пальто и выходили на крыльцо, чтобы насладиться зрелищем. Все шло своим чередом, парад проходил, и жизнь продолжалась, словно ничего и не было.

Другое дело – спонтанный праздник. Он о себе не объявляет заранее.

Увеселения начал Мишель. Трубы зазвучали неожиданно, когда он нес кастрюлю с нарубленным льдом. Я видел, как он замер, свел колени и спустил штаны с такой скоростью, с какой Счастливчик Люк [18] Счастливчик Люк ( англ . Lucky Luke) – герой знаменитого вестерна (1991), одноименного комикса и телесериала. не стрелял в собственную тень. Мишель даже не попытался спрятаться, уйти в темное местечко. Нет, процесс происходил демонстративно, на глазах у всех, при полном освещении и во всем блеске. Зрелище открывалось апокалиптическое: человек в железной маске сидел на корточках и его зад висел над землей сантиметрах в десяти. Эх, был бы у меня фотоаппарат…

Что-то пугающее и болезненное поднялось откуда-то из самых глубин живота: огромный ком смеха. Я согнулся пополам и даже вздохнуть не мог от хохота. Фарид выполз из палатки на звук смеха, несмотря на температуру, чтобы посмотреть, что происходит, и разделить веселье. Впервые за долгое время он встал на ноги и присоединился к Мишелю. Наш общий хохот разнесся далеко по подземелью, и я чуть не задохнулся. А вот юный араб начал задыхаться не на шутку, и это меня напугало.

Потом настал мой черед. Слезы смеха на глазах моментально высохли, и я спринтерски рванул в место, куда мы никогда не заходили. Этот гад Мишель, снова почувствовав себя в форме, направил фонарь в мою сторону.

– Отстань! Это дело сугубо интимное, черт побери!

– Да начнется спектакль! – отозвались оба хором.

Я пытался спрятаться, но цепь не давала. В конце концов пришлось прижаться к скале, втянув голову в плечи, и пониже спустить штаны. Пыхтел я долго. А потом все снова хохотали до упаду. Это был момент величайшего единения и соучастия, таких здесь нам переживать еще не доводилось.

В поле моего зрения попал газовый баллончик, отсоединенный от горелки и валяющийся возле палатки. Следующий уже был на его месте, – наверное, его поменял Мишель, пока я облегчался.

Предпоследний баллон из наших запасов.

Это гнусное зрелище вдруг резко напомнило, что смеялся я, наверное, в последний раз в жизни.