Агата Горай - Забыть нельзя помнить

– Это было несложно. – Солнце спряталось за тучи, которые не пойми откуда появились на голубом покрывале поднебесья, и мне пришлось обниматься с самой собой, чтоб хоть как-то спастись от накатившей серости и прохлады. – Спасибо, родители постарались на славу.

Я очнулась в состоянии раздавленной гусеничным трактором сопли. Моя комната. Моя кровать. Но тело, в которое помещены остатки души, не мое. Я то совсем его не чувствую, то чувствую, как лопается внутри каждый капилляр, как оголяется каждый нерв, как кровоточит плоть, как ноет сердце. Зрение впервые в жизни подводит – фокус время от времени теряется. Иногда кажется, будто комната плывет или я плыву. В голове вакуум – ни единой мысли, только ощущения. Закрываю глаза в надежде, что сон спасет. Быстро проваливаюсь в темную бездну.

Открываю глаза и вижу мать. Зрение ни к черту, и я скорее понимаю, что это она, по аромату духов, а вижу серый овальный силуэт. На миг зрение проясняется – мама в своем любимом сером костюме стоит у моей кровати и сжимает в руках шприц. Рядом с ней отец, его руки в карманах брюк, а рукава рубашки непривычно закатаны (он никогда себе не позволял подобного вида). Первое, что приходит в голову, – за окном белый день, а отец дома, с чего бы это? Подобное за все мои шестнадцать лет не случалось ни разу. Но мысль быстро теряется, зрение теряется, и я снова проваливаюсь в черную дыру. Уже в полете чувствую, как в меня вонзается игла, прямо в пах. Второй раз вырывает меня из темноты укол в вену, но лишь на долю секунды.

– Кира, тебе нужно съесть хоть что-то. Проснись. – В этот раз из черного, почти уютного места меня выдирает голос мамы.

Открываю глаза. Со зрением сейчас все в порядке. На маме коричневое платье, очень похожее на школьную форму, только без белого воротничка, она любит подобные вещи, а в руках вместо шприца суповая тарелка.

Она садится рядом, на кровать.

– Тебя покормить или сама в состоянии подносить ко рту ложку?

Мама почти улыбается, но это «почти» слишком уж «почти», а голос все равно деловой, директорский, а не материнский.

Веки слишком тяжелые, а губами я вообще не владею, поэтому молчу и, прикрыв глаза, поворачиваюсь на бок.

– Кира, так не пойдет. Тебе нужно поесть. – Тарелка тут же оказывается на моем письменном столе, а мама уверенно укладывает меня на спину. – Я не предлагаю и не интересуюсь, хочешь ли ты есть, это нужно сделать.

Бескомпромиссность – это бо ́ льшая часть, составляющая маму. Диктаторский тон – вторая прелестная черта.

– Я покормлю тебя, но рот открывать тебе придется.

Спорить бесполезно. Я послушно раскрываю и закрываю рот, как новорожденный птенец, которому в клювик мама кладет пищу.

– Ну вот. Другое дело. – Мама утирает мой рот полотенцем и улыбается уже более заметно. – Теперь можешь снова спать. Тебе нужно восстанавливать силы.

Дверь за мамой захлопнулась быстро, но цветочный аромат духов витает в воздухе и проникает в подкорки моего мозга. Голова будто набита опилками и осколками, но где-то в этом составе выныривают воспоминания.

Хватаюсь обеими руками за живот, за грудь, ощупываю себя ниже. Грудь – два бидона молока, живот свисает с обеих сторон до простыней, а между ног марлевый памперс. Паника охватывает стремительнее любой лавины. Все мое существо отрицает появляющиеся воспоминания, но факты не лгут.

– Девочка моя… – шепчу и запихиваю себе в рот кусок подушки, чтобы не завыть во все горло.

Семь месяцев. Мне выделили семь месяцев материнства. Пока я окончательно не превратилась в шарообразное существо, которое непременно бы привлекло к себе лишнее внимание и породило много опасных вопросов и разговоров, проблему решили. Вспоминаю, как часто в последнее время малыш пинался, как не давал спать, устраивая бои без правил, как внимательно слушал мою болтовню, когда, положив руки на живот, я нежно гладила его и рассказывала без умолку о том, как у нас обязательно все будет хорошо. Я даже перестала ненавидеть Костю, ведь то, что он мне подарил, – любовь в чистом виде, а о чем еще можно мечтать? Я была счастлива, и мне было без разницы, что это счастье не с кем разделить, оно было МОИМ. Родители оставались родителями, не изменяя собственным принципам и рабочим графикам. За все время ни один из людей, подаривших когда-то жизнь мне, не поинтересовался моим самочувствием, не предложил сходить к врачу, не обеспокоился моим рационом питания, не велел поберечься и больше отдыхать. Разговор с мамой в ее кабинете был единственным на тему моей беременности, и похоже, теперь я знаю, почему. Какой смысл в том, чтобы привязываться к ублюдку, у которого изначально не было шансов остаться в живых?

В момент, когда я только-только начала наполняться ненавистью, в комнате появилась мать. В одной ее руке шприц, в другой блюдце, на котором несколько таблеток и еще один шприц.

– Я должна сделать тебе уколы, а затем ты выпьешь эти лекарства. – Только сейчас мама обращает внимание на мое лицо, и я не знаю, что она на нем видит, но ее тон враз меняется из услужливо-милого на встревоженный. – Кира, что-то не так? Что случилось?

Если б взглядом в самом деле можно было убить, я бы разделалась с ледяной женщиной, которая не достойна моего «мама», в два счета. Я бы запустила ей под кожу яд, чтоб она почувствовала в полной мере то, как я себя сейчас ощущаю. Я бы сделала надрез в районе левой груди и без наркоза выдрала бы бесполезную мышцу, гоняющую по ее венам желчь, яд, дерьмо и лед. И мне было бы легко это сделать, так как дети всегда учатся на примере родителей, а то, что сотворили со мной, выглядело именно так. Я чувствую себя выпотрошенной без наркоза рыбой, которую великодушно заштопали и пытаются снова пустить в пруд, чтоб я продолжила в нем беззаботно плескаться. Но разве подобное возможно?

Я молчу, но ни на секунду не отрываю от лица мамы глаза. Вижу, что она все поняла, но не в ее правилах демонстрировать любого рода эмоции.

– Приподними сорочку, мне нужно сделать укол. – Я послушно исполняю приказ. – А теперь дай руку. – Вену ловко пронзает игла, но мне совершенно не больно. – Держи таблетки, сейчас я принесу воду.

Прихватив с собой использованные шприцы и оставив прямо на кровати блюдце с разноцветными пилюлями, мама удалилась на несколько секунд, а войдя, продолжила:

– Не знаю, какие кошмары тебе снились, но сон все же остается единственным способом как можно скорее вернуться к привычному образу жизни. Так что отдыхай, родная.

Уже одного слова «родная» было достаточно, чтоб я решила, что перенеслась в параллельную реальность, в которой мать – мать, а не властный диктатор. Когда же моего лба коснулись ледяные губы, я содрогнулась. А когда мамина ладонь легонько взъерошила мне мокрые от пота волосы, я уже погружалась в свой привычный мрак. В голове все путалось. Я теряла связь с реальностью и со своими воспоминаниями.