Дин Кунц - Исступление. Скорость

Истинная природа мира – это ощущения. Мы все блуждаем в океане сенсорных раздражителей; со всех сторон нас окружают движение, цвет, текстура, форма, тепло, холод, естественные симфонии звуков, бесчисленные оттенки разнообразнейших запахов и вкусовых ощущений, перечислить которые не в силах ни один человек. Все живое когда-нибудь умирает, и только ощущения вечны. Исчезают под песком великие города, ржавчина гложет металл, ветер точит скалу. За миллиарды лет изменяют свои очертания континенты, пропадают бесследно целые горные системы и пересыхают океаны. Сама планета может испариться, когда солнце взорвется в ослепительной вспышке, но даже в пустоте открытого космоса, даже в безвоздушных пространствах между планетными системами, являющихся непреодолимым препятствием для звука, будут всегда существовать свет и тьма, холод, движение и форма – постоянные декорации жуткой панорамы вечности.

Единственный смысл существования заключается в том, чтобы открыть себя для ощущений и чувств, беспрепятственно утоляя любой сенсорный голод, который только появится. Крейбенст Вехс лучше других знал, что таких категорий, как хорошее или плохое ощущение, не существует; ощущение либо есть, либо его нет, и оттого любой чувственный опыт следует рассматривать как дар. Хорошее и плохое – это всего лишь человеческие оценки того или иного нейтрального раздражителя, и потому все накопленные людьми ценности, как позитивные, так и негативные, столь же недолговечны – и столь же бессмысленны, – как и сами человеческие существа. Сам Вехс давно научился наслаждаться терпкой горечью полыни точно так же, как и сладостью спелого плода, и если он иногда жует аспирин, то вовсе не для того, чтобы избавиться от головной боли, а чтобы оживить в памяти несравненный вкус лекарственного препарата. Он не боится порезаться, потому что боль доставляет ему радость, и он приветствует ее, ибо для него она просто иная форма наслаждения. Даже вкус собственной крови всегда интриговал Вехса.

Нет, мистер Вехс доподлинно не знает, существует ли в природе такая особая нематериальная субстанция, как бессмертная душа, однако он непоколебимо уверен в одном: если душа существует, то мы не рождаемся с нею, подобно тому как являемся на свет с ушами или глазами. По его просвещенному мнению, душа – если она есть – вырастает в наших телах точно так же, как понемногу растут коралловые рифы, складываясь из миллионов и миллиардов известковых скелетиков морских полипов. Мы сами выращиваем в себе риф души, но его основой служат не трупы микроскопических животных, а все те ощущения, которые мы испытываем в течение всей жизни. Лично Вехс считал, что если кому-то хочется обладать могущественной и грозной душой – или какой-либо душой вообще, – то этот человек ни в коем случае не должен отворачиваться ни от каких переживаний или ощущений. Даже наоборот, этому человеку необходимо с головой уйти в бездонный океан сенсорных стимулов (А что такое наш мир, если не гигантский котел, в котором бурлят самые разные возможности и ощущения?) и черпать из него чувственный опыт, черпать все подряд, не пытаясь оценивать, что хорошо, а что плохо, что правильно, а что нет, – черпать без страха и с полной самоотдачей. И если его, Вехса, умопостроения верны, то он взрастил в себе самую совершенную, самую сложную – если не сказать затейливую – и самую значительную душу из всех существующих на данном этапе бытия.

Большая Ложь, по его понятиям, заключается в утверждении, что такие вещи, как «любовь», «вина» и «ненависть», существуют в действительности. Но если посадить мистера Вехса в одну комнату с каким-нибудь священником и показать им карандаш, то оба они совершенно одинаково опишут его размер, форму и цвет. Если завязать им глаза и поднести к носу корицу, оба они опознают ее по запаху. А стоит показать им мать, обнимающую свое дитя, и священник узрит перед собой любовь, в то время как для Вехса это будет просто женщина, которая наслаждается ощущениями, подаренными ей присутствием ребенка, – запахом его маленького тельца, гладкостью шелковистой розовой кожи, бесспорной миловидностью округлого невинного личика, музыкальностью его смеха и другими. При этом он уверен, что наиболее глубокое удовлетворение принесут женщине очевидная беспомощность крошечного существа и его полная зависимость от нее.

Главным недостатком человека является наличие разума, который заставляет большинство индивидуумов считать себя чем-то большим, чем они есть на самом деле. По мнению Вехса, все мужчины и все женщины по природе своей просто животные, правда довольно сообразительные, этого у них не отнимешь, но все-таки животные. А еще – и это будет гораздо точнее – их можно сравнить с рептилиями, которые произошли от перворыбы с ногами вместо плавников, догадавшейся выползти на берег силурийского океана. Вехс знает, что люди сформировались благодаря сенсорным раздражителям, которые до сих пор управляют их поведением, однако признать примат физических ощущений над чувствами и разумом они не способны. Рептильное сознание, которое время от времени просыпается в людях, пугает их, ибо оно алчет, стремится к тому, что ближе его природе, и человек пытается обуздать свои инстинкты при помощи лживых условностей, к коим как раз и относятся любовь, вина, ненависть, мужество, верность и честь.

Такова философская концепция мистера Крейбенста Вехса. И, исходя из нее, он слился со своей первобытной природой, которая стремится только к одному – познать небывалые и самые сильные ощущения. Подобную философию отличают бесконечная функциональность и рационализм, а главное – она не требует от своего адепта ни поддержки системы черно-белых ценностей, которой так привержены последователи всевозможных религий, ни принятия в качестве модели поведения противоречивой ситуационной этики, в высшей степени характерной как для современных атеистов, так и для тех, чьей религией стала политика.

Жизнь существует. Вехс живет. Вот как можно кратко сформулировать все его умопостроения.

Продолжая двигаться дальше на север по Сто первому шоссе, Вехс прикончил и вторую плитку шоколада, размышляя о том, много ли сходства у тающего во рту лакомства и сворачивающейся крови. Он неоднократно задумывался об этом и раньше, но теперь эта мысль снова навестила его.

Он припомнил покойную тишину кровавой лужи, которая успела собраться в душевой кабинке под телом миссис Темплтон, прежде чем он нарушил это безмятежное спокойствие, пустив холодную воду.

Воспоминание о том, с каким гулом упали первые крупные капли воды, заставило его представить прохладу дождя, что копился в кучевых облаках на севере, но никак не мог пролиться на землю.