Линкольн Чайлд - Синий лабиринт

Но молодой человек сообщил кое-что еще. В его семье была и другая жертва, гораздо более близкая Барбо. Его собственный сын, Джон-младший.

Молодой человек рассказал, что эликсир вызвал эпигенетические изменения в семействе Барбо – наследуемые изменения в генетическом коде, которые в данном случае перескочили через поколения и убили его сына более чем сто лет спустя.

После этого молодой человек перешел к цели своего визита. Семейство Пендергаст существует и по сей день в лице некоего Алоизия Пендергаста, специального агента ФБР. Он не только живет, но и процветает благодаря состоянию, сколоченному Езекией на своем эликсире-убийце.

И тут молодой человек рассказал, почему он приехал к Барбо. Он представился как Альбан и признался, что он сын специального агента Пендергаста. Альбан поведал ему душераздирающую историю, а потом предложил сложный, курьезный, но чрезвычайно удовлетворительный план.

Напоследок Альбан кое-что сказал. Эти слова до сих пор звучали в ушах Барбо: «У вас может возникнуть искушение отомстить роду Пендергастов и в моем лице. Но я предостерегаю вас от подобных попыток. Я обладаю громадными возможностями, которые выше вашего понимания. Удовольствуйтесь моим отцом. Это он паразитирует на наследстве Езекии». Альбан оставил большой пакет документов, подтверждающих его рассказ и обрисовывающих его план. После чего исчез в ночи.

Барбо выкинул из головы слова про «возможности», сочтя их мальчишеским бахвальством. Он отправил двух людей вслед Альбану, отличных людей, опытных. Один из них вернулся с выбитым глазом, а труп другого нашли с перерезанным горлом. И все это Альбан проделал демонстративно, не прячась от камер наблюдения Барбо.

«Я обладаю громадными возможностями, которые выше вашего понимания». Он и в самом деле обладал громадными возможностями. Но они не были выше понимания Барбо. И это стало роковой ошибкой Альбана.

История, которую рассказал Альбан, была слишком необычной, чтобы в нее поверить. Но после того, как Барбо просмотрел пакет документов, после того, как он изучил семейную историю и симптомы болезни собственного сына, а в особенности после проведения им некоторых анализов крови, он понял, что все так и есть. Это было откровение; откровение, которое перековало его скорбь в ненависть, а ненависть в одержимость.

В его кармане заверещал сотовый телефон. Глядя в сторону горы Марси, Барбо вытащил трубку из кармана:

– Да?

Примерно минуту он слушал молча. Костяшки его пальцев, державших телефон, побелели. На лице проступило крайнее изумление.

– Ты хочешь сказать, – прервал он звонившего, – что он не только знает, что случилось, но и предпринимает меры, чтобы предотвратить это?

Он снова стал слушать голос на дальнем конце линии связи, на этот раз дольше.

– Хорошо, – сказал наконец Барбо. – Ты знаешь, что нужно делать. И ты должен действовать быстро. Очень быстро.

Он отключился и набрал другой номер:

– Ричард? Оперативная группа готова? Хорошо. У нас новый объект. Подготовь их к срочному развертыванию в Нью-Йорк-Сити. Да, немедленно. Они должны взлететь в течение получаса.

После этого он сунул телефон в карман, повернул к выходу и быстро покинул кладбище.

Было шесть часов вечера, когда Констанс Грин вернулась из полицейского управления и вошла через парадный вход особняка на Риверсайд-драйв. Она прошла по длинному помещению с обеденным столом, пересекла отделанное мрамором пространство большого зала приемов. В доме стояла тишина, если не считать тихого звука ее шагов. Особняк обезлюдел. Проктор все еще лежал в больнице, миссис Траск обреталась где-то в глубинах кухни, а доктор Стоун, вероятно, находился наверху, в комнате Пендергаста.

Констанс прошла по коридору, увешанному гобеленами, мимо мраморных ниш, устроенных через равные промежутки в стенах, обклеенных розовыми обоями. Она поднялась по задней лестнице, осторожно шагая, чтобы старые ступени скрипели не слишком громко. Оказавшись в длинном коридоре наверху, она прошла по нему мимо отвратительного чучела белого медведя, остановилась перед дверью слева и положила пальцы на ручку. Глубоко вздохнув, она повернула ее и тихо открыла дверь.

Со стула бесшумно поднялся доктор Стоун. Ее раздражало его присутствие, его щегольская одежда, желтый пластрон [79], очки в роговой оправе и особенно его полная неспособность делать что-либо, кроме как ухаживать за ее опекуном. Констанс знала, что это несправедливо, но сейчас она была не в настроении думать о справедливости.

– Мне нужно к нему на минуту, доктор.

– Он спит, – сказал Стоун, отступая в сторону.

До катастрофического ухудшения состояния Пендергаста Констанс редко заходила в его спальню. Даже теперь, остановившись в дверях, она с любопытством окинула комнату взглядом. Спальня была небольшая. Углубленные световые приборы в потолке и единственная лампа от «Тиффани» [80]на прикроватном столике давали рассеянный свет; окон в комнате не было. Обои были флокированные, бордовое на красном, с едва различимым рисунком в виде геральдических лилий. На стенах висели несколько картин: небольшой этюд Караваджо к «Мальчику с корзиной фруктов», марина Тёрнера, гравюра Пиранези. В книжном шкафу выстроились в три ряда старинные тома в кожаных переплетах. По всей комнате были разбросаны музейные предметы, служащие не для обозрения, а для практических нужд. В сосуд римского стекла была налита минеральная вода, в византийском канделябре стояли шесть белых незажженных свеч. В древней египетской курильнице из фаянса дымились благовония, их тяжелый запах наполнял комнату в тщетной попытке прогнать зловоние, денно и нощно наполнявшее ноздри Пендергаста. Стойка из нержавеющей стали, на которой висела капельница с физиологическим раствором, составляла резкий контраст с изящной обстановкой комнаты.

Пендергаст неподвижно лежал на кровати. Его светлые волосы потемнели от пота и резко контрастировали с крахмальной белизной наволочки. Кожа лица была бесцветна, как фарфор, и почти так же прозрачна. За этой прозрачностью Констанс почти видела строение мышц и костей, даже синие вены на его лбу. Глаза Пендергаста были закрыты.

Констанс подошла к кровати. Капельница с морфием была выставлена на дозу в один миллиграмм каждые пятнадцать минут. Доктор Стоун установил предельную дозу в шесть миллиграмм в час; поскольку Пендергаст отказался от ухода сиделки, было важно следить, чтобы он не навредил себе избыточной дозой.

– Констанс.

Шепот Пендергаста удивил ее; значит, он все-таки не спал. А может быть, его разбудили ее движения, хотя и тихие.

Констанс обошла кровать и села у него в изголовье. Она вспомнила, что уже сидела так у кровати Пендергаста в женевской клинике, всего три дня назад. Быстрое ухудшение его состояния пугало ее. И все же, несмотря на слабость, он постоянно предпринимал невероятные усилия с очевидной целью – не дать боли и безумию полностью подавить его.