Татьяна Коган - Кондитер

– Природа создала идеальное творение. Собирало его любовно, по крупицам, миллионы и миллионы лет эволюции. А я беру и уничтожаю его.

Меня бросает в жар, я расстегиваю молнию куртки, втягивая всей грудью промозглый воздух. Здорово я завелся. От беседы с мужиком, ха-ха.

А-11 направляется к одинокой скамье, вытирает ладонью влажную древесину и садится. Я сажусь рядом.

– То, что ты описал, – его лицо направлен на меня, но глядит он куда-то сквозь. – Ты полагаешь, что все убийцы испытывают нечто подобное?

Я пожимаю плечами:

– Не знаю. Наверное. Если говорить о настоящих маньяках.

– Почему ты решил, что я тоже серийный убийца?

От нелепости его вопроса я теряюсь. А-11 не собирается приходить на выручку и молчит, ожидая ответа. За очками его глаза теряются, я не не могу поймать его взгляд.

Наконец мой ступор проходит.

– Гм. Ты убил по крайне мере десять женщин. Достаточно для вывода о том, кто ты такой?

– Я бы не назвал это убийствами.

Моя бровь скептически приподнимается. Этот А-11 еще более мутный, чем я предполагал.

– А как бы ты это назвал?

– Течение жизни. Люди встречаются, любят друг друга и расстаются, когда чувства угасают.

– Серьезно?

– Похоже, что я шучу?

Я пялюсь на него в изумлении. То ли он разыгрывает меня, то ли правда не от мира сего.

– Погоди, – я трясу головой в попытке сосредоточиться. – В своих рассказах ты называл их невестами, и когда они тебе надоедали, писал, что пора расставаться и прочие фигуры речи. Ты хочешь сказать, что это была не метафора? Ты действительно считаешь, что между мной и тобой существует разница?

А-11 молчит, и я чуть ли не вскрикиваю:

– То есть, задушить девчонку и спалить ее тело – это не убийство?

– Нужно учитывать контекст.

– Да какой контекст при очевидном итоге? Смотри на факты!

– Факты субъективны. Иногда ты совершаешь необходимое, чтобы обезопасить себя. Делает ли это тебя убийцей?

– Да, черт возьми, и еще как! Если ты убил человека, это делает тебя убийцей!

– Если все серийные убийцы, с твоих слов, испытывают удовольствие от процесса, как назвать того, кто не испытывает?

– Лицемером, быть может? – я ответил грубовато и с опаской жду его реакции. Ему постоянно удается повернуть все по-своему, несмотря на то, что козырь на руках именно у меня.

– Лицемером люди часто называют того, чьи мотивы не могут понять, – безэмоционально произносит он.

Неужели он совсем непробиваемый?

– Расскажи мне о своих мотивах, – прошу его.

А-11 задумывается, словно прикидывает, пойму ли я его объяснения.

– Любовь.

– Любовь? – абсурдность его логики раздражает меня. То ли он троллит меня, то ли лжет самому себе. – То есть мы с тобой делаем одно и то же, но при этом ты эдакий рыцарь в поисках вечной любви, а я гребанный псих?

– Мы не делаем одно и то же, – ни один мускул не дрогнул на его лице. Его выдержка нервирует и восхищает.

– Ладно, хорошо, – покорно киваю я. – У меня будет еще один вопрос.

А-11 молчит, и я продолжаю:

– Во всей истории с Лизой, – чисто гипотетически, разумеется – какой у тебя был любимый момент? И прошу, только не говори чушь вроде той, что в любви ценны любые моменты.

А-11 ухмыляется – я впервые вижу у него намек на улыбку, и едва не надуваюсь от гордости, что смог развеселить маньяка.

Он надолго умолкает, и я не рискую нарушить тишину. Когда он заговаривает, я внутренне выдыхаю: я боялся, что он снова откажется ответить на мой вопрос.

– Я вывез ее в лес.

Слушаю, затаив дыхание.

– Остановил машину на пустынной дороге, была ночь. Я знал эту местность, до населенного пункта не близко, в это время нет случайных машин. Развязал ей руки, сказал, что отпускаю. Мы были вместе уже какое-то время, и она мне не поверила. Я убедил ее, что она может уходить. И она ушла.

Я сглатываю, боясь упустить хоть слово. А-11 говорит сухо, будто конспект читает.

– Я сел в машину и уехал. Она так думала.

Что-то в его лице неуловимо меняется. Как будто восковая маска, не выражающая никаких эмоций, вдруг начала подтаивать и оплывать, обнажая истинное лицо. Уголки рта напрягаются, растягивая губы в тонкую полоску. Ноздри еле заметно трепещут. В стеклянных глазах мелькает что-то похожее на эмоции.

Я забываю, как дышать. Я присутствую при священнодействии – когда дверь вольера приоткрывается и из темноты на свет выглядывает звериная морда.

А-11 переплетает пальцы – с такой силой, что белеют костяшки.

– Она бежала, с каждой минутой веря в собственное спасение. Она возрождалась. Я ехал следом, в сотне метров, не зажигая фар, следя за ней в бинокль ночного видения. Когда она полностью прониклась ощущением свободы, я прибавил газу и нагнал ее.

Теперь А-11 уже открыто улыбается – и его улыбка до чертиков пугает меня. В его облике столь чудовищный диссонанс, как если бы добрый дед Мороз – с заиндевелой бородой и ласковыми глазами – явился на праздник, держа в руке отрубленную голову вместо мешка с подарками.

– Она кричала. Все возведенные ею защиты рухнули, она снова стала собой настоящей: открытой, честной, искренней. Она была прекрасна. Уязвима. Мне хотелось смеяться от счастья – я так давно не видел свою девочку такой живой.

А-11 осекается, решив, что сказал лишнего – и мгновенно возвращается в свое привычное, полу-отмороженное состояние. Снова вместо живого лица – непробиваемая, нечитаемая маска. И мертвые, куриные глаза.

Фух, вот это шоу. Меня потряхивает. Наконец-то я действительно увидел в нем своего. Я долго и мучительно долбился в ледяную стену, и та дала трещину, когда надежда почти исчезла. Он, оказывается, тот еще пси-садист. Красава.

– Почему ты начал писать? – я пытаюсь продолжить беседу, но похоже, запал у моего ментора кончился.

Он выдает мне пищу, как тюремный надзиратель, строго по регламенту, отмеряет порции, чтобы я и не сдох, и не набрался сил для бунта. Что ж, пока играем по твоим правилам, Александр Александрович. Поглядим, за кем останется последнее слово.

Я подбрасываю его до метро, – свой адрес он скрывает, как будто я не могу выяснить при большом желании. Нанять детектива, организовать слежку – всего-то делов. Но коль уж мы играем по-честному (почти), то лучше придерживаться правил.

Дома, по традиции, меня встречает сестра, прибегает в прихожую, услышав мои шаги.

– Семечка, где ты был? Я соскучилась!

Впервые у меня нет желания покрутить мелюзгу на руках и наговорить ей ласковых слов. Мне сейчас совсем не до нее.

– Где твоя няня?

– Я здесь, Самуил Романович, – Ксюша возникает, как привидение, из ниоткуда. Интересно, отец сподобится ее трахнуть, или придется мне самому?

Я показываю ей знаками, чтобы забрала мелкую – я не настроен на родственное общение.