Татьяна Коган - Кондитер

Обычная сценка из повседневной жизни.

Сан Саныч сглатывает застрявший в горле комок. Сердце ухает в груди.

Он переводит взгляд на имя отправителя: С-4.

Переходит по ссылке на его профиль, но там пусто, никаких данных.

Тубис снова глядит на изображение. Рисунки выполнены с профессиональной точностью, все линии четкие, быстрые. Чувствуется, что художник рисовал легко, на скорую руку, торопясь вылить на бумагу неожиданный прилив вдохновения.

Первый позыв – написать неизвестному художнику, задать вопрос. Но Сан Саныч останавливает себя: если бы тот захотел представиться или объясниться, то сделал бы к рисунку личную приписку. Лучше выбросить из головы это странное послание.

Сан Саныч встает из-за компьютера, идет в кухню. Уже стемнело; за сетчатым забором белеет заснеженная поселковая дорога. Изредка по ней проезжает машина, освещая серый потолок кухни вспышками фар. Тубис слоняется из угла в угол, не зная, чем заняться. Достает кастрюлю, варит картошку в мундире, режет лук и огурцы. Он пытается сосредоточиться на этом нехитром занятии, но мысли то и дело поворачивают к присланному анонимом комиксу.

«Не стоит придавать этому значения», – мысленно твердит он. «Я знал, что мои тексты может кто-то прочитать, и поэтому не оставил в них ни единого намека, способного вывести на мой след».

Да и кто будет всерьез копаться на сайте, куда графоманы сливают свои похотливые фантазии? Он сто раз проверил безопасность, и только поэтому позволил себе маленькую поблажку – возможность выразить словами то, что кипело у него внутри. За последние пару месяцев он писал туда несколько раз – когда было совсем невмоготу. И осознание того факта, что случайный читатель увидит его историю, немного щекотало нервы.

Сан Саныч складывает в раковину грязную посуду и включает чайник. В этот момент компьютер извещает о новом сообщении. Нарочито медленно Тубис подходит к ноутбуку. Очередное письмо от пользователя С-4.

Пальцы наводят курсор на файл и кликают по нему. Это вторая страница комикса. Продолжение. Взгляд жадно бегает от рисунка к рисунку.

Проклятье! Этот художник, кем бы он ни был – хорош. Он как будто залез к нему в голову и материализовал хранившиеся в памяти образы.

Тубис величал ее Царевной – за стать и русую косу. Сан Санычу не нужно прилагать усилий – память сама оживляет историю. Одну из многих, но по-своему уникальную.

И пусть их отношения продлились недолго, определенное удовольствие Сан Саныч получил. Царевна была самой юной из его подруг. Ей едва исполнилось девятнадцать. Может быть поэтому она слишком остро реагировала на происходящее, принимала все близко к сердцу. Видит бог, он хотел бы задержать чувство влюбленности, он даже подсказывал Царевне, как нужно себя вести. Не опускать руки, не терять волю к жизни, поддерживать внутренний огонь. Но она не слушала его – только плакала целыми днями напролет, не понимая, как ей повезло. Люди проживают жизнь, так и не встретив своего человека, а Царевне выпала такая удача. Он был готов любить ее – долго и счастливо – если бы только она хоть как-то отзывалась на его страсть. Увы, более аморфной и жалкой подруги ему не встречалось. Она надоела ему спустя два месяца.

Обычно расставание приносило Тубису очень специфическое, граничащее с болью удовольствие, но то расставание было поспешным – вспоминать о нем Сан Санычу не нравилось.

Другая на ее месте уже десять раз спросила бы «о чем ты сейчас думаешь», а Соня лишь бросает на меня выразительные взгляды и молчит. Она мне действительно нравится. Печально, что человек – существо одноразовое. Авария, травма, неосторожный шаг – и он тут же ломается и перестает работать. Есть в этом непреодолимый, изысканный фатализм, но на месте боженьки я бы пересмотрел некоторые законы физики.

Мы сидим в креслах у панорамного окна в номере отеля, который я снял пару часов назад. Город простирается внизу, как серое, ледяное море, с рябью машин и огней, с теряющимся в смоге горизонтом. Я заказал шампанское и фрукты, и Соня то и дело наполняет свой бокал сама, не надеясь на мою учтивость. Я не урод какой-нибудь. Обычно я обходителен с девушками. Просто сейчас меня немного накрыло, и я отчаянно пытаюсь справиться с этой необычной смесью злости, растерянности и возбуждения.

А-11 не выходит у меня из головы. Я послал ему несколько комиксов, написанных по его рассказам, но он никак не отреагировал, хотя мои сообщения открыл. Ему не понравилось? Он безразличен к изобразительному искусству? Сложно поверить. Если он тот, о ком я думаю, мои рисунки не могли не впечатлить его. Я ставлю себя на его место и понимаю, что отреагировал бы с пылким интересом. Получается, я опять беру на себя слишком много? Сужу остальных по себе?

Соня достает из вазочки крупную клубнику и вгрызается в сочную плоть своими белыми ровными зубками. Я зачарованно наблюдаю, как розовая мякоть исчезает в ее ротике, а сок течет по губам. Я встаю, наклоняюсь к Соне и целую ее.

Как жалко, что нельзя убивать ее снова и снова, с каждым разом оттачивая процесс до ювелирного совершенства. Она была бы моей любимой жертвой, но никогда не будет. Нас часто видят вместе, а я стараюсь быть осторожным. В мою сторону не только не должно вести никаких следов, даже гипотетических. В моем поле вообще должно отсутствовать само понятие преступления. Я законопослушный гражданин, любящий сын и прилежный студент. Этот образ я шлифовал годами, и теперь он сидит на мне, как влитой.

Соня притягивает меня за воротник рубашки и страстно отвечает на поцелуй.

(Я хватаю ее за руки, больно выворачиваю кисти, заставляя разжать пальцы, и со всей силы бью ее по лицу. Он вскрикивает от неожиданности, но я не даю ей опомниться – и снова замахиваюсь. Из разбитого носа течет кровь, ее вид завораживает меня. Я наматываю длинные волосы на кулак, выдергиваю Соню из кресла и впечатываю лицом в стену, раз, второй, третий, пока на дорогих бежевых обоях не остаются мокрые кровавые разводы. Соня пытается вырываться, меня это лишь распаляет. Свободной рукой я дотягиваюсь до бутылки шампанского. Мысли о том, что я собираюсь сделать при помощи этой бутылки, вызывают мощную эрекцию).

Соня притягивает меня за воротник рубашки и страстно отвечает на поцелуй. Я подхватываю ее на руки и несу на огромную, застеленную атласным одеялом кровать. Бережно опускаю свою ношу, по-кинематографичному не разрывая поцелуя. Соня расстегивает мой ремень, ее рука ныряет в брюки.

– Ого, – одобрительно усмехается она. – Если бы я знала, что тебя так возбуждает клубника, то давно бы ее откусила.

(Лучше откуси свой мерзкий язык, детка. Я буду избивать тебя до полусмерти и насиловать, а потом, все еще находясь внутри тебя, перережу твое горло разбитой бутылкой и буду смотреть, как вытекает, булькая, твоя восхитительная кровь).