Рут Уэйр - Игра в ложь

Мы не могли вернуть к жизни ее отца; но даже сейчас, когда я, повзрослев, взвешиваю альтернативы – приемная семья для Кейт, мельница отходит к какому-нибудь банку – даже сейчас наше решение сохраняет смысл. Отнимать у Кейт родной дом – несправедливо. Амброуз мертв – это непоправимо, а Кейт жива, и в наших силах выручить ее.

– Никому не говорите, что папа умер, – попросила Кейт срывающимся голосом. – Пожалуйста. Поклянитесь, что не скажете.

Мы поклялись по очереди, все три. Но Фатима продолжала хмуриться.

– И все-таки… что нам делать? Нельзя же… нельзя же его так оставить?

– Мы его похороним, – произнесла Кейт.

Повисло молчание. Шокированные, мы медленно, очень медленно осознавали смысл ее слов. Помню, как похолодели мои руки, несмотря на удушающую жару. Помню, как всматривалась в бледное, искаженное лицо Кейт и думала: «Кто ты? Кто?»

Ее слова, однако, странным образом обозначили единственно правильный выбор. Действительно, что еще нам оставалось делать? Сейчас мне хочется хорошенько встряхнуть ту девчонку – пьяную, ошарашенную, согласившуюся на безумный поступок. Но тогда… Была ли у нас альтернатива?

Да сотня альтернатив, и каждая – лучше, чем сокрытие мертвого тела и погружение во вранье длиною в жизнь.

Ни одна альтернатива, впрочем, не казалась нам подходящей, когда мы слушали Кейт, стоя над мертвым Амброузом и глядя друг другу в глаза.

– Тея, что скажешь? – спросила Кейт, и Тея кивнула – правда, не слишком уверенно, и вскинула руки к лицу.

– По-моему, больше ничего не остается.

– Нет, невозможно, – произнесла Фатима, явно не веря собственному утверждению. Так говорят люди, которые только пытаются сжиться с реальностью. – Должен быть другой выход. Неужели ничего нельзя сделать? Давайте деньги соберем, а?

– Дело не только в деньгах, – сказала Тея и запустила пальцы в свои длинные волосы. – Кейт всего пятнадцать. Ей не позволят жить одной.

– Но это же безумие, – с отчаянием в голосе упиралась Фатима, глядя на нас по очереди. – Кейт, пожалуйста, дай мне позвонить в полицию.

– Даже не думай, – резко сказала Кейт. В ее лице смешались отчаянная мольба и упрямство.

– Я ведь не прошу вас хоронить его. Не можете – не надо, сама справлюсь. Вы, главное, в полицию не звоните. Я сама позвоню, клянусь. Позвоню и скажу, что папа пропал. Только не сейчас.

– Но он же умер! – всхлипнула Фатима.

И тут в Кейт будто пружина лопнула. Схватив Фатиму за руку, Кейт закричала:

– А я, по-твоему, слепая, да?! Сама не вижу?! – В голосе было столько отчаяния, что я невольно подумала: хоть бы никогда больше мне не видеть таких несчастных людей! – Именно поэтому выход только один…

На миг мне показалось, что Кейт сейчас окончательно потеряет контроль над собой. Возможно, это принесло бы облегчение всем нам. Если бы Кейт начала рыдать, истерически звать отца – словом, сопротивляться молоту судьбы, который на нее обрушился… Но Кейт сдержалась. Больших усилий ей стоило обуздать эмоции. Кейт выпустила руку Фатимы. Лицо ее приняло спокойное выражение.

– Поможете мне, девочки? – спросила Кейт.

И мы, одна за другой – сначала Фатима, затем Тея, наконец, я, – согласно кивнули.

О, мы проявили максимум почтения. Мы завернули мертвого Амброуза в клеенку, понесли на его любимое место – на мыс в нескольких сотнях ярдов вниз по течению Рича. Оттуда открывался лучший вид; там Амброуз, бывало, часами рисовал. А главное – шоссе кончалось, не доходя до мыса, и машины туда не ездили, да и люди редко ходили – разве что появится собачник со своим питомцем или приплывет рыбацкая лодка.

Там, среди тростников, мы вырыли могилу. Мы копали по очереди одной-единственной лопатой, каждая из нас сменялась, лишь когда начинало ломить руки и спину. И мы опустили в эту могилу Амброуза.

Кровь стынет, как вспомню. Никакой скорбной торжественности, как на обычном кладбище во время обычных похорон. Амброуз оказался ужасно тяжелым, а могилу мы вырыли слишком узкую и слишком глубокую. На дне была глинистая жижа, тело шлепнулось в нее, издав звук, похожий на пощечину. До сих пор я слышу его в ночных кошмарах.

Амброуз упал лицом вниз. Позади меня Кейт всхлипнула, сглотнула, подавляя рвоту, и опустилась на колени, спрятав лицо.

– Давайте зарывать, – резко сказала Тея. – Где лопата?

Шлеп. Полная лопата мокрого песка обрушилась на мертвое тело. И снова: шлеп, шлеп.

Фоном служили шорох морских волн и всхлипывания Кейт. Она плакала без слез. Лишь эти звуки говорили нам, что все происходит на самом деле.

Наконец могила была засыпана. Прилив затопил наши следы, зализал рану, нанесенную нами дюнам. С изорванной клеенкой, не давая Кейт отстать, спотыкаясь и поддерживая друг друга, мы двинулись домой. Отныне нам предстояло жить с тем, что мы только что совершили.

До сих пор во сне я слышу характерные звуки и просыпаюсь словно от шороха лопаты по песку; до сих пор в голове не укладывается наш поступок. Я так отчаянно пыталась убежать от воспоминаний, я их отталкивала, топила в алкоголе, забивала ежедневными мелкими хлопотами.

Как? Это слово звенит в ушах. Как мы до этого додумались? С чего взяли, будто это правильно? Почему решили, что нашли выход для Кейт?

И главное: как жить дальше – с этими воспоминаниями, с мыслью о выборе, сделанном в панике и на глупую, пьяную голову?

Но тогда, семнадцать лет назад, в моей глупой и пьяной голове крутилось другое слово. Всю ночь мы курили, пили и плакали на диване в гостиной Кейт; мы обнимали Кейт, мы вместе с ней дождались восхода луны, приведшей прилив, который смыл все улики.

Почему?

Почему Амброуз это сделал?

Ответ мы нашли на следующее утро.

Мы планировали пробыть на мельнице до понедельника – поддержать Кейт, утешить в горе; но, едва часы, висевшие между высоких окон, пробили четыре утра, Кейт затушила сигарету и вытерла слезы.

– Возвращайтесь в школу, девочки.

– А как же ты? Кейт, мы останемся, – возразила Фатима.

– Вам нужно идти. Вы ведь не отпрашивались. И вообще, на случай, если… если…

Кейт замолчала.

Мы поняли ее без слов. Она была права, поэтому, едва забрезжил рассвет, мы, чуть живые от похмелья покинули мельницу. Наши спины и руки ныли от работы лопатой, но еще сильнее ныли сердца при взгляде на Кейт. Мы оставили ее, скорчившуюся в уголке дивана, бледную, без надежды уснуть.

Была суббота, а значит, забравшись под одеяло и отгородившись шторами от яркого утреннего света, я имела полное право не заводить будильник. По субботам к завтраку не созывали кошмарным звонком, не проверяли, в комнатах мы, на корте или где-нибудь еще. Вполне можно было не выходить из спальни до ланча, а то и вовсе самим приготовить тосты в общей гостиной – пользоваться тостером нам разрешалось, ведь мы закончили пятый класс.