Рут Уэйр - Игра в ложь

– В смысле, Мэри, я совсем не хочу из вас инсайдерскую информацию тянуть, но если Марк особо не подчеркнул, что сведения секретные, то…

– Эх, ну что с тобой поделаешь? Марк ведь и впрямь мне говорит, что скоро все и так узнают… – нагнетает Мэри. Начинает грызть ноготь, выплевывает кусочек, будто решается – или будто ей надоело меня дразнить. – Ладно, слушай. В винной бутылке, что была при Амброузе, найдены следы героина. Установлено, что смерть наступила от оральной передозировки.

Морщу лоб.

– Оральная передозировка? Бред какой-то.

– То-то и оно, что бред, – поддакивает Мэри. Через открытое окно слышно: поезд все ближе. – Это чтобы бывший наркоман да вовнутрь принимал? Если уж ему взбрело самоубийством кончать, впорол бы просто в вену. Хотя, как я уже говорила, это тоже чушь. Амброуз детей не оставил бы. Никаким способом – не сбежал бы и не покончил с собой. Это примерно одно и то же, верно? Я не сплетница, – продолжает Мэри, даже не покраснев от такой явной лжи, – потому и помалкиваю. Да только тут другого ничего и быть не может. Тут дело ясное.

– Ясное? Вы о чем? – Голос не повинуется мне, становится чужим, хриплым.

Мэри склабится, обнажая крупные желтые зубы, которые вызывают ассоциации с могильными плитами, подается ко мне всем своим костистым телом и шепчет, обдавая запахом сигарет:

– Дело ясное, что его убили.

Мэри развалилась на сиденье, наблюдая за моей реакцией. Похоже, ей приятно видеть, как я в растерянности подбираю и не могу подобрать слова. А что, если Мэри с самого начала знала правду? Очень уж у нее физиономия довольная.

– Я… мне…

Мэри кривит губы в своей фирменной хищной улыбке и отворачивается. Поезд приближается с характерным свистом, ритмичное мигание семафоров сводит с ума.

Стараюсь не выдать своих эмоций и умудряюсь произнести сравнительно спокойно:

– Мне кажется… мне кажется, это маловероятно. Сами подумайте: кто мог желать смерти Амброуза?

Мэри пожимает своими мощными плечами.

– Да я уже подумала. И вот что я тебе скажу: в убийство легче поверить, чем в самоубийство. За детей он бы в огонь и в воду вошел, я это всегда говорила и еще сто раз могу повторить. Он бы их не бросил. Особенно – Кейт. Хотя она такой любви не заслужила, маленькая дрянь.

Рот у меня сам собой открывается.

– Что вы сказали?

– Я сказала, Амброуз за детей в огонь и в воду пошел бы, – повторяет Мэри и смеется мне в лицо. – А тебе что послышалось?

Во мне вскипает гнев. Подозрения насчет Кейт, терзавшие меня последние сутки, кажутся теперь результатом злобных сплетен – не более. Эта ведьма Мэри пытается настроить меня против одной из лучших подруг – неужели я такое допущу?

– Кейт вам никогда не нравилась, так ведь? – сухо замечаю я и складываю руки на груди. – Вы только и мечтаете, чтобы она в полицию на допрос угодила.

– Правду хочешь? На, получи. Да, я об этом мечтаю.

– Почему? – Издаю жалобный, какой-то девчачий крик, повторяю с детской непонятливостью: – Почему вы ее так ненавидите?

– Было бы кого ненавидеть – потаскушек всяких! Ну, чего уставилась? Я про вас четырех говорю.

Потаскушек ? Целое мгновение мне кажется, я ослышалась. Но по лицу Мэри ясно: нет, слух меня не подвел. Дрожащим от ярости голосом переспрашиваю:

– Что вы сказали?

– Ты же не глухая.

– Если вы про грязные сплетни насчет Кейт и ее отца, то ваш выпад не по адресу. Потому что я не верю ни в какой инцест. И как вы можете верить, как? Ведь Амброуз был вашим другом!

– Я не про то. – Мэри вскидывает бровь, морщится. – Амброуз-то как раз хотел эту лавочку прикрыть. Друг от друга оттащить по мере сил.

Цепенею, словно меня облили ледяной водой. Так, значит, это правда. Тея не ошиблась. Амброуз действительно собирался перевести Кейт.

– О чем вы? Кого оттащить и куда?

– Да ты и впрямь не знаешь!

И Мэри хохочет – будто лает.

– Твоя драгоценная подружка спала с собственным братом. Амброуз узнал и решил их разлучить. А я как раз в тот вечер, когда он Кейт сказал, к нему зашла. Не успела еще постучаться, слышу: Кейт скандалит. Вопит. Вещами швыряется. Таким словами отца обзывает – уши вянут. Откуда только она их понабралась в таком юном возрасте? И ублюдок он, и сукин сын, и… Ладно, не буду повторять. Потом, видно, поняла, что ругань не действует, и говорит: «Ты еще пожалеешь». Угрожала родному отцу напрямую! Ну, я ноги в руки – и деру оттуда. Не знаю, что там у них дальше было, да только я достаточно слышала. А на другой вечер Амброуз как в воду канул. Ну и что мне думать прикажешь, мисс Невинная Овечка? Что мне думать, когда мой друг исчезает, а его доченька разлюбезная несколько недель не заявляет в полицию? Что мне думать, когда его кости море вымыло из песка? Молчишь?

Да, молчу. Говорить я не в силах – я едва дышу. Внезапно кровь устремляется к моим онемевшим пальцам, и в следующее мгновение я рывком расстегиваю ремень безопасности, распахиваю дверь, выскакиваю, хватаю Фрейю – а поезд как раз несется мимо, обдавая нас жаром, оглушая грохотом колес.

Дрожащей рукой захлопываю дверь. Мэри высовывается в окно и без труда, даже не напрягая связки, произносит своим хриплым голосом:

– У этой девчонки руки в кровище, и кровища не только овечья.

– Откуда вы… – начинаю я, но к горлу подступает ком, и договорить не удается.

Мэри, впрочем, и не ждет. Поезд проехал, шлагбаум поднят, огни семафора больше не мигают. Мэри нажимает на газ и резко трогается с места, оставив меня в облаке бензинных паров.

То, что происходит, – неправильно. Я несу ответственность.

Продолжаю стоять на переезде, переваривать услышанное от Мэри. Снова мигают семафоры – приближается другой поезд, тот, что следует на юг.

Выбор у меня все еще есть. Можно вызвать такси, догнать Мэри на вокзале, прижать к стенке и выяснить, что она имела в виду.

Только, кажется, я и так знаю.

То, что происходит, – неправильно .

Второй вариант – сесть в поезд и уехать в Лондон. Через два часа мы с Фрейей будем дома. Через два часа я смогу забыть об этом кошмаре.

У этой девчонки руки в кровище .

Разворачиваю коляску, иду обратно – на мельницу.

Кейт нет дома. На сей раз в этом можно не сомневаться – поводок Верного на вешалке отсутствует. На всякий случай обхожу всю мельницу, заглядываю в каждую комнату, поднимаюсь в мансарду. Теперь здесь спит Кейт. Здесь, в бывшей мастерской Амброуза.

Дверь не заперта. Распахиваю ее – и сердце замирает. Все здесь точь-в-точь так же, как было при Амброузе, даже кисточки лежат на тех же местах. Кажется, сам хозяин войдет с минуты на минуту. Даже запах прежний – смесь скипидара, сигарет и масляных красок. И покрывало на продавленном диване – то самое, синее с белым узором – словно на китайской вазе. Только оно еще больше полиняло и обтрепалось по краям. С покрывала мой взгляд скользит к рабочему столу – а над столом, на стене, как и семнадцать лет назад, приколота бумажка.