Элеонора Пахомова - Роза и крест

Из вежливости Мирослав пожевал винограда и сыра, допил кислое вино. Он смотрел на Иштар, не отдавая себе отчета, что взгляд его слишком неподвижен и прям. Опомнился он, лишь когда заметил, что искоса она разглядывает его руки.

Встреча подходила к концу. Мирослав обменялся контактами с наставницей, которая скользила по его лицу, ключицам и ладоням затуманенным, будто масленым, взглядом, и, сославшись на дела, откланялся.

Он прыгнул в машину и дал по газам. Спорткар несся по вечерней Москве, лавируя в потоке машин, обгонял по встречке. Погодин был сосредоточен и зол, сам не до конца понимая, на что. На светофорах он нетерпеливо барабанил пальцами по рулю и срывался с места при первой возможности.

Переступив порог своей квартиры, он прямиком двинулся в сторону ванной комнаты, на ходу расстегивая белую рубашку, ремень, джинсы. Сбросив вещи на пол, он зашел в душевую кабину и, упершись руками в хромированную поверхность, склонил голову, позволяя прохладной воде течь на затылок, сбегать по телу очистительными струями. Сегодня вокруг него было слишком много огня и мрака, духоты и липкости. Воздух, пропитанный ересью, казалось, оседал на коже, покрывая ее холодным скользким налетом. Ему не терпелось избавиться от пелены этой мути.

Он провел руками по лицу, откинул назад волосы, запрокинул голову. Теперь тонкие струйки били по лбу, векам, стекали на грудь. Сначала Мирослав ни о чем не думал, наслаждаясь ритуалом омовения, призванным смыть с него всю налипшую за день грязь. Когда он наконец расслабился, ощутил себя чистым и обновленным, на темном экране сомкнутых век стали проступать контуры. В мягком охристом свечении он различил затылок, шею, хрупкие плечи новопровозглашенной Иштар, а потом его снова обжег ее взгляд.

Ему вдруг показалось, что вода становится холодней. Он угадывал замысловатый узор каждой тропки, которую прокладывали на его коже бодрящие струи. Потом он понял, что температуру меняет не вода, а его собственное тело, внутри которого растекается лава желания. Изображение, транслируемое проектором сознания, возбуждало его. Чувство было особенным — не просто зовом плоти, но и зовом того, что таила в себе оболочка его существа.

Иштар… Эта женщина, преклонившая колени перед входом в сумрачный мир, была бездной… Без дна… Он чувствовал в ней сотни пещер и тайных ходов, в каждом из которых, оступившись, можно соскользнуть в пропасть. Мирослав хотел познать эти глубины, падать в темную прохладу ее души, на лету распознавая символы и знаки, возникающие перед взором лишь на миг, и угадывать, что скрыто за ними.

В кармане джинсов на полу запищал телефон. Погодин открыл глаза и вернулся в действительность. «Наверное, Замятин беспокоится», — подумал он. Выключил воду, обмотал бедра белоснежным полотенцем, нащупал в сброшенной одежде аппарат. На экране высветилось сообщение: «Милый, я очень по тебе скучаю», абонент: «Лена (Охотница № 3)».

Погодин присел на край ванны. Ох уж эти охотницы с их нехитрыми уловками! Женщины в его жизни делились на две категории: по уши влюбленные студентки с чистыми взорами и холеные охотницы за папиным состоянием, уверенные в своей неотразимости.

Со студентками Мирослав предпочитал дела не иметь. Эти юные романтичные создания смотрели на него так, будто в нем заключен весь смысл их жизни. Они заглядывали в его глаза с надеждой, восхищением и обожанием. Мирослав виделся им прекрасным сказочным принцем, ожившей мечтой. Они готовы были упасть в его объятия и замереть навечно, посвятив себя этой неземной любви. Его пугала их идеалистическая любовь, наивность, чистота. Они чем-то напоминали ему Баллу. Казалось, стоит лишь взять на руки такое доверчивое, не освоившееся в реальности существо — и пожизненная ответственность автоматически ляжет на плечи. Мирослав не мог себе представить момент, в котором он отстраняет от себя такую девушку после того, как их отношения изживут себя, и говорит: «Милая, спасибо за все. Живи, как жила до меня». Сколько будет слез, драмы, боли в ее глазах? Немыслимо. К подобной ответственности он был еще не готов.

С охотницами все было иначе. Они играючи обнажали перед ним свои роскошные, умащенные кремами тела. Стонали и кричали, царапая его спину, исполняя в постели любое желание. Охотницы походили друг на друга во всевозможных проявлениях. Они одинаково любили, одинаково стонали, одинаково жаловались на то, что случайно потеряли телефон или одну туфельку из пары от Кристиана Лубутена, разбили машину, потратили последние деньги на SPA, и прочее. Мирослав играл по правилам, возмещая их выдуманные потери, и тем самым откупался от возможных претензий по поводу обманутых надежд или разбитых сердец. Конечно, охотницы шептали ему о любви, но и эти томные увещевания мало чем отличались одно от другого. Погодин не обманывался их томными взглядами и прекрасно знал, что охотницы играют на удачу, имея по нескольку подходящих любовников сразу. Никем сильно не очаровываются, а потому и не разочаровываются, когда намеченная добыча ускользает из рук. Они испытывают досаду, злость, обиду, но мир не рушится для них, когда очередная рыбка срывается с крючка.

Мирослав еще раз взглянул на сообщение и прикрыл глаза. Перед его мысленным взором снова предстал образ Иштар. На несколько секунд он замер, любуясь видением, потом вздохнул и написал охотнице номер три: «Приезжай».

Утром Мирослав отправился в университет. Он был рад началу нового учебного года. Ему хотелось к людям. Ясноглазым, веселым, беззаботно жующим бутерброды на лавочках рядом с буфетом, рассыпающимся искрящимся смехом по углам коридоров и студенческим курилкам. Ему хотелось простоты.

Он бодро вошел в учебное здание и с радостью услышал первое: «Здрасти, Мирослав Дмитриевич». Улыбаясь, Погодин повернулся к студенту.

— Здрасти, Потапов. У тебя хвост по моему предмету, не забыл?

— Помню, Мирослав Дмитриевич! Сдам, Мирослав Дмитриевич! — выкрикивал Потапов через плечо, углубляясь в гомонящую толпу.

— Смотри у меня, — посмеиваясь, пробурчал Погодин себе под нос, тряхнул каштановой шевелюрой и с удовольствием воззрился с высоты своего роста на кишащий студентами холл.

Протиснувшись к лестнице, он легко вбежал на второй этаж и направился в учебную часть справляться о расписании.

Пока Погодин наслаждался суетными университетскими буднями, Иван Замятин думал тяжкую думу. «И что прикажете делать с этим новым знанием?» — кручинился он, размышляя над тем обстоятельством, что Погодин-старший приходил к психиатру и обсуждал нечто, связанное с его сыном, то есть с Мирославом. С какой стороны подступиться к этому факту, Замятин пока не представлял. Значит ли это, что теперь у него появилось еще два подозреваемых, один из которых — эксперт, привлеченный к расследованию самим же майором?