Джон Гришэм - Округ Форд

– Сюда, – сказал Крэнвел. Взмахнул пистолетом и подтолкнул Стэнли к дому. Они прошли мимо курильщиков. – Гляньте, кто тут у меня!

Мужчины выпустили густые клубы дыма и промолчали.

– Он от страха описался, – добавил Крэнвел, точно это могло рассмешить их.

Они прошли по двору, затем – мимо входной двери, мимо гаража, зашли за дом, и там, в глубине заднего двора, Стэнли увидел неказистую непокрашенную дощатую пристройку, напоминавшую раковую опухоль, выросшую на доме. К основному строению она прилепилась так, что с дороги ее видно не было. Кривые окошки, трубы, тонкая дверь и вообще вид нежилой. Точно комнатушку эту пристраивали наспех, кое-как.

Крэнвел ухватил Стэнли за шею, уже покрывшуюся синяками, и подтолкнул к двери.

– Сюда, – буркнул он, и пистолет вновь подсказал направление. Вместо крыльца со ступенями к двери вел дощатый настил для инвалидной коляски, такой же шаткий, как и все строение. Дверь отворилась изнутри. Их уже ждали.

Восемь лет назад, когда шел суд, Майклу было всего три года. И продемонстрировали его суду лишь раз – во время заключительного и весьма эмоционального выступления его адвоката. Судья разрешил ненадолго вкатить коляску в зал, на всеобщее обозрение. На мальчике была пижама, большой нагрудник, на ногах ни носков, ни башмачков. Крупная, неестественно вытянутая голова свешивалась набок. Рот открыт, глаза, напротив, закрыты. Крохотное бесформенное тельце неестественно скрючено. Мозг его был поврежден. К тому же ребенок был слеп и, по прогнозам врачей, мог прожить еще несколько лет, не более того. Жалкое то было зрелище. Впрочем, как позже выяснилось, у жюри присяжных оно особого сострадания не вызвало.

Стэнли вынужден был вместе со всеми смотреть на несчастного ребенка, но когда Майкла увезли, снова принялся за дело. Он был убежден, что никогда больше не увидит этого мальчика.

Но он ошибся. Потому как теперь перед ним предстала слегка укрупненная версия Майкла, но при этом еще более жалкая. На мальчике были пижама и нагрудник, ноги босые – ни носков, ни ботинок. Рот открыт, глаза закрыты. Казалось, на его лице лишь большой выпуклый лоб, частично прикрытый густыми и встрепанными черными волосами. Из левой ноздри тянулась пластиковая трубочка, исчезающая неведомо где. Руки согнуты в запястьях, колени подтянуты к груди. Живот непомерно большой. На какую-то секунду Стэнли вспомнил жуткие снимки голодающих детей Африки.

Майкл находился на старой кровати, списанной, по-видимому, из какой-то больницы. Он сидел, подпертый подушками и пристегнутый широким ремнем, что тянулся через грудь. У изножья кровати стояла мать, изможденная, измученная долгими страданиями женщина, имени которой Стэнли никак не мог вспомнить.

Это он заставил ее плакать при даче свидетельских показаний. По другую сторону от кровати находилась небольшая ванная комната. Дверь в нее была распахнута, а рядом с этой дверью стоял черный металлический шкафчик с двумя выдвижными ящиками, исцарапанный, весь во вмятинах – ему явно пришлось постоять на множестве блошиных рынков. Рядом с постелью Майкла окна отсутствовали, но в двух других боковых стенах прорезаны по три узких окошка. Сама комната была около пятнадцати футов в длину и двенадцати в ширину – не более. Пол покрыт дешевым желтым линолеумом.

– Присаживайтесь, адвокат Уэйд. – Джим толкнул своего пленного в складное кресло, стоявшее в центре комнаты. Пистолета видно не было. В комнату вошли двое мужчин, прежде куривших на улице, и затворили за собой дверь. Они присоединились к еще двоим, стоявшим рядом с миссис Крэнвел, всего в нескольких футах от Уэйда. Пятеро мужчин – все крупные, хмурые, готовые в любой момент совершить насилие. И еще Дойл маячил за спиной Стэнли.

Сцена готова, представление можно было начинать.

Джим подошел к кровати, поцеловал Майкла в лоб, потом обернулся и сказал:

– Узнаешь его, адвокат Уэйд?

Стэнли молча кивнул.

– Ему теперь одиннадцать. – Джим нежно прикоснулся к руке сына. – По-прежнему слеп, мозг поврежден. Мы не знаем, слышит или понимает он нас, но если даже и так, то совсем немного. Улыбается раз в неделю, когда слышит голос мамы, и еще изредка, когда Дойл его щекочет. Так что реакции почти никакой, да мы и не надеемся. Ты удивлен, что он до сих пор жив, а, адвокат Уэйд?

Стэнли разглядывал картонные коробки под кроватью Майкла, избегая смотреть на инвалида, а слушал, повернув голову вправо, поскольку оглох на правое ухо – так ему, во всяком случае, казалось. В ушах до сих пор звенело от выстрела, слух явно пострадал, что его очень беспокоило. Точно не было сейчас другой, куда более важной проблемы.

– Да, – подтвердил он.

– Так я и думал, – сказал Джим уже не таким высоким пронзительным голосом, октавы на две ниже. Он немного успокоился, что и понятно: он дома, в кругу семьи и близких друзей. – Потому как на суде ты сказал присяжным, что Майкл и до восьми не доживет. А до десяти – никоим образом. Это твердили эксперты-жулики, которых ты притащил на слушания. Цель твоя была проста: максимально укоротить отведенный Майклу срок и приуменьшить ущерб, правильно? Ну что, помнишь, как это было, адвокат Уэйд?

– Да.

Теперь Джим расхаживал туда и обратно возле кровати Майкла, говорил со Стэнли, поглядывал на четверых мужчин, выстроившихся вдоль стены.

– Майклу уже одиннадцать, так что ты, выходит, ошибся, адвокат Уэйд?

Спорить означало одно – только усложнять ситуацию, да и к чему оспаривать правду?

– Да.

– Ложь номер один, – торжественно объявил Джим и поднял указательный палец. Затем он шагнул к кровати, снова прикоснулся к сыну. – А теперь большая часть его еды проходит через вот эту трубочку. Особый состав, стоит восемьсот долларов в месяц. Время от времени Бекки впихивает в него и твердую пищу: ну типа пудинга, мороженого, – но понемножку. И еще он принимает кучу лекарств против разных там инфекций, судорог и прочего. И его лекарства обходятся где-то в тысячу в месяц. Четыре раза в год мы возим его в Мемфис, показать разным там специалистам. Уж не знаю, какой в том толк, ведь эти типы ни черта не могут сделать, но возим, они велят приезжать. И одно такое путешествие обходится в полторы тысячи баксов. Каждые два дня на Майкла уходит упаковка памперсов за шесть долларов. Набегает сотня в месяц – вроде бы не так много, но далеко не всегда можешь себе это позволить, так что памперсы тоже кусаются. Ну и еще тратимся на разные там мелочи; в итоге в год на содержание Майкла уходит тридцать тысяч.

Джим расхаживал по комнате, излагал свое дело и был при этом чертовски убедителен. Отобранное лично им жюри присяжных было целиком на его стороне.

– Насколько помню, твои так называемые эксперты подвергли сомнению каждую цифру; сказали, что больше десяти тысяч на содержание никак не потребуется. Припоминаешь, адвокат Уэйд?