Дот Хатчисон - Розы мая

И в таком случае кто же я сама?

Утром в день похорон Эддисон подбирает Рамирес у ее крохотного домика (который она упорно называет коттеджем) и едет к Вику. Время раннее, небо еще даже не посерело, но дорога ждет дальняя – к дому Кобияшисов в Северной Каролине. Он паркуется у тротуара, чтобы не мешать ни Вику, ни остальным.

Передняя дверь открывается еще прежде, чем они поднимаются на крыльцо.

Хановериан-старшая, мать Вика, отступает, пропуская их в дом.

– Вы только посмотрите на себя, – вздыхает она. – Две вороны.

– Это же похороны, Марлен, – напоминает Рамирес, целуя ее в щеку.

– Когда я в конце концов протяну ноги, никто из вас черное не наденет. Прямо сейчас впишу это в завещание. – Она закрывает дверь и тянет Эддисона за пальто, чтобы поцеловать его в щеку. Побрился он всего час назад, так что на этот раз гладок и опрятен. – Доброе утро, дорогой. Проходите в кухню, позавтракайте.

Брэндон уже хочет отказаться – обычно он не ест так рано, чтобы не нагружать желудок и не страдать из-за несварения, – но Марлен до выхода на пенсию держала свою пекарню, и отказываться от ее предложения было бы глупо.

Они заходят в кухню, и Эддисон останавливается как вкопанный – места за столом уже заняты. Две девушки, обеим лет по восемнадцать, смотрят на него. Одна в знак признания дергает губами. Другая улыбается и показывает ему кукиш. Перед обеими на блюдечках булочки с корицей и глазурью.

Эддисон и сам толком не знает, что его так шокировало. Некоторым из выживших хочется присутствовать на похоронах – ничего странного. Для одних это зрелище слишком тяжелое, но другие могли пожелать прийти хотя бы ради того, чтобы убедиться, что бывшая пленница, их подруга по несчастью, упокоилась в земле, а не в смоле под стеклом в коридорах Сада, как большинство других.

– Доброе утро, – настороженно говорит Брэндон.

– Вик предложил подвезти, – говорит та, что повыше. Инара Моррисси – он вроде бы припоминает, что слышал об официальном разрешении для нее сменить имя – в темно-красном платье, которое удивительно сошлось с цветом ее волос и кожи. Элегантная и даже чересчур собранная для раннего утра. – Приехали вчера на поезде.

Сейчас они живут в Нью-Йорке. Инара жила там до похищения, а вот Блисс из Атланты, но после того, как их отпустили, перебралась к Инаре и другим девушкам. Остальные члены семьи эмигрировали в Париж, где получил работу ее отец. Если Эддисон и задается иногда вопросом, помогают или нет такие отношения оправиться после пережитого, спрашивать он не собирается – не стоит будить зверя.

Брэндон знает, что называть ее Блисс не следует – это имя дал Садовник, и оно не только отзывается болезненными воспоминаниями, но и совершенно ей не идет, – однако и Челси называть ее не может. Челси – обыкновенное, нормальное имя, а Блисс – такая озорница… Так что, пока сама не поправит, пусть остается Блисс. Еще она миниатюрная – даже когда они сидят, едва достает Инаре до плеча. Непокорные черные кудри перехвачены сзади гребнем, а платье на ней синее, на несколько тонов гуще почти сиреневых глаз.

Что ни та, ни другая не надели черное, его не удивляет. Вообще-то они этот цвет не избегают. Обе неплохо приспособились к новым условиям (хотя у Брэндона и остаются некоторые сомнения в отношении Блисс) и обе работают в ресторане, где правила требуют носить черное. Однако в Саду их единственная одежда была черной. Черной и с открытой спиной – чтобы были видны крылья. Отказ от черного – своего рода выражение почтения одной из своих. Остается только надеяться, что Кобияшисы не посчитают это грубостью.

Но, опять-таки, Блисс довольно груба. Не в первый уже раз она здоровается с ним таким вот жестом.

– Кто-нибудь еще будет? – спрашивает Эддисон и, руководствуясь здоровой предосторожностью, первой к изогнутой скамье пропускает Рамирес. Обе девушки, конечно, заслуживают уважения за то, что прошли через все и сумели остаться более или менее целыми и невредимыми, но он до сих пор так и не решил для себя, нравятся они ему или нет. Эта неопределенность, эта двойственность взаимна. Каждый раз, когда есть возможность поместить между ними и собой хотя бы одного человека, он так и делает и при этом отнюдь не чувствует себя трусом.

– Данелли и Маренка могут приехать, – отвечает Инара, слизывая с пальца глазурь. Оставшиеся на тыльной стороне ладоней бесцветные пятнышки – единственные следы страшных ожогов и порезов, полученных ею в ту ночь, когда взорвался Сад. – Мы разговаривали с ними в среду, и тогда они еще не решили.

– Опасаются, что Кобияшисы им не обрадуются, – добавляет Блисс. Рамирес вопросительно смотрит на нее, а она рисует в воздухе перед собой бабочку.

Оба агента вздрагивают.

Так получилось, что в целом ситуация развивается не в лучшую, а в худшую сторону. Некоторые девушки – то ли они сломались еще раньше, то ли рассчитывали, что это как-то поможет им бежать, – так добивались расположения похитителя, что он отметил их знаком особой благосклонности: еще одной парой крыльев, уменьшенной копией первой, уже на лицах. Все остальные, выйдя из Сада, скрыть свои крылья могли, а вот Данелли и Маренке, единственным из выживших, кто получил второй набор крыльев, оставалось полагаться только на хороший макияж. И даже если скрыть татуировки удавалось, знавшие о крылышках на лице относятся к этим двоим по-другому. Хуже. Как будто в стремлении прожить дольше есть что-то недоброе.

Эддисон надеется, что они не приедут. Вообще-то обе – и Данелли, и Маренка – ему нравятся. Они спокойнее, уравновешеннее и не такие колючие, как Инара и Блисс. Им же будет лучше погоревать о Терезе – Амико, напоминает он себе, ее зовут Амико, – не навлекая на себя ненависть ее родителей.

Марлена ставит тарелки перед ним и Рамирес, разливает кофе. Час ранний, и на похороны ей ехать не надо, но она полностью одета, а на ее темно-зеленом свитере мягко поблескивает скромная нить жемчуга.

– Бедняжка, – говорит Марлена. – По крайней мере, теперь упокоится с миром.

А вот это в значительной степени зависит от того, во что вы верите, так ведь? Рамирес трогает крестик на шее и молчит. Инара и Блисс откусывают по кусочку выпечки и этим отделываются от комментариев.

Когда дело касается смерти, самоубийства или чего-то еще в этом роде, Эддисон и сам плохо представляет, во что он верит.

На кухню, поправляя узел темно-коричневого галстука, входит Вик. Эддисон и Рамирес одеты к похоронам; Вик же одет к похоронам Бабочки: выбранные цвета, коричневый и слоновой кости, достаточно умеренны, чтобы выказать уважение скорбящим родителям, и достаточно далеки от черного, чтобы не расстраивать выживших. Деликатный, щепетильный, внимательный – список прилагательных можно продолжить. Сам Эддисон на проявление соответствующих качеств не способен даже в свои лучшие дни.