Александр Молчанов - Газетчик

— Выпей эффералган.

— Давай.

Зуев изобразил на лице страдание. Вера достала из холодильника таблетку, бросила в стакан, налила воды и подала Зуеву. Зуев взял стакан и зашипел:

— Горячая!

— Ничего, если горло болит, пусть прогреет как следует.

Зуев, продолжая изображать страдание, выпил. Потом поставил стакан на стол и сказал решительно, как будто таблетка придала ему сил:

— Не пойду сегодня на работу.

— Вот еще новости, — всплеснула руками Вера.

— Не могу, Вера, заболеваю.

— Тогда иди в больницу.

— Сил нет. Понимаешь ты, сил нет.

— Если болен — иди к врачу.

— Да в нашей стране человеку, чтобы заболеть, нужно иметь железное здоровье. Нужно пойти в больницу, записаться на прием и два часа просидеть в очереди, чтобы тебе посмотрели горло и сказали пить больше жидкости и соблюдать постельный режим. Я сам себе пропишу постельный режим.

— Зуев, дело твое, если ты не боишься, что тебя уволят…

— Если уволят, к Бокову пойду. Он давно водителя ищет.

— Так все ради этого? Хочешь, чтобы тебя уволили?

— Вера, ты себя слышишь вообще? Ты это говоришь больному человеку!

Пока Зуев убеждал Веру, что он болен, он, кажется, убедил в этом и самого себя. Его плечи обвисли, глаза потухли, язык еле ворочался. Он почувствовал, что его бьет озноб, а горло, обожженное кипятком, начало першить. Он шмыгнул носом, встал, пошатнулся и чуть не упал.

— Вера, что-то мне совсем худо. Позвони Ильину, скажи, что я не приду сегодня. Отлежусь пару дней.

— Ладно, позвоню. — Лицо Веры смягчилось. — Надень еще свитер сверху и ложись под одеяло.

— А свитер-то зачем? — удивился Зуев.

— Чтобы пропотеть как следует.

— Папа что, останется дома на весь день? — встревожился Алексей.

— Кажется, да, — сказала Вера.

Она не заметила, что Алексей заметно нервничал в это утро. Он несколько раз заглядывал в спальню, где устроился Зуев. Решила, что мальчик просто тревожится из-за отца.

— Не беспокойся, — сказала она, — папа поправится. Просто небольшая простуда.

— Да я… — начал Алексей, но осекся, махнул рукой и ушел, хлопнув дверью.

Вера вздохнула. Мальчик в последнее время стал совсем неуправляемым.

Прежде чем уйти, Вера выложила на кухонный стол все лекарства, которые нашла в холодильнике, и написала на вырванном из блокнота листе подробную инструкцию — что и в каком порядке пить.

— Вечером попрошу Тропкина зайти тебя посмотреть.

Тропкин был терапевтом и жил на первом этаже.

— Хорошо, — сказал Зуев слабым голосом. Он лежал, смотрел в окно и даже не повернул голову, пока не хлопнула входная дверь. В доме стало тихо.

Зуев лежал неподвижно еще несколько секунд, потом откинул одеяло и встал. Снял через голову свитер, бросил его на кровать. Вышел в коридор, надел куртку, сапоги, шапку и шагнул за порог.

Уже давно Кораблев стал замечать за собой одну вещь. Иногда он был как будто здесь, а как будто где-то еще. Это было похоже на обморок. Вот он сидит дома на кухне, чистит картошку — и вдруг ему кажется, что он скачет на коне через дикие прерии. И в лицо ему дует не холодный северный ветер, а горячий ветер с юга, пропитанный пьянящими запахами трав. Кораблев забывал обо всем и приходил в себя от того, что, задумавшись, случайно резал ножом пальцы вместо давно почищенной картошки.

Или он стоит в магазине в очереди за хлебом — и вдруг магазин исчезает, а он оказывается на палубе парусника, идущего через Атлантику на поиски Индии. Соленый ветер, брызги моря, крики чаек, шершавые канаты…

— Милый, ты что, заснул, чай? — кричала ему продавщица, а люди в очереди оглядывались и крутили пальцем у виска.

Эти приступы усилились и участились после того, как Валентина ушла к Бокову, забрав Тутусика.

Кораблев придумал имя этим приступам — «провалы». Он никогда заранее не знал, куда провалится в следующий раз и когда именно это произойдет. Хуже всего, что он мог провалиться прямо посреди урока. И хорошо, если в этот момент отвечал у доски какой-то ученик или была контрольная, и он вполне мог побродить по заснеженной Антарктиде или среди египетских пирамид, пока ученик пытался вспомнить представителей флоры и фауны Австралии или пока весь класс старательно скрипел шариковыми ручками.

Гораздо хуже, если провал происходил, когда он что-то рассказывал сам. Тогда он замолкал и уходил в себя — на три-четыре минуты и даже дольше. Ученики смотрели на него, перешептывались, начинали заниматься своими делами, некоторые даже выходили из класса. Никому и в голову не приходило сообщить кому-то о странных приступах Кораблева. Если учитель время от времени слишком глубоко задумывается, значит, нужно этим пользоваться. Ученики опытным путем выяснили, что во время своих провалов Кораблев не замечает ничего, и развлекали себя как могли — бегали по классу, бросались портфелями. Когда провал заканчивался, Кораблев продолжал рассказ с того места, на котором прервался.

Он думал, что эти провалы — симптом какой-то психической болезни. Возможно, у него в мозгу растет опухоль, которая включает эти видения. Он не хотел обращаться к врачу по одной простой причине. Ему нравились эти провалы. Каждый раз он возвращался из очередного своего путешествия отдохнувшим и посвежевшим.

Он боялся, что врач пропишет какие-нибудь таблетки, после которых провалы исчезнут и никогда больше не вернутся.

Со временем он научился не то чтобы контролировать их, но немного под них подстраиваться. Произошло это вот как.

Кораблев заметил, что ощущения, которые он переживает во время провала, гораздо острее и четче, чем воспоминания, которые остаются потом. Память, сохраняя содержание видения, утрачивала что-то более важное — ощущение счастья, парения, теплоты и всеобщей любви, которая царила в его видениях.

Кораблеву очень хотелось как-то зафиксировать, поймать это ощущение. Он много раз пробовал вызвать провал волевым усилием, но это не получалось. Если он просто вставал, закрывал глаза и начинал представлять горы, или леса, или еще что-нибудь, это были просто горы и леса, в них не было ничего чудесного.

Задать сюжет очередного путешествия он тоже не мог. Скажем, он пробовал отправить себя в Азию, представлял Китайскую стену — а следующий провал, как будто в наказание, отправил его в пустыню на севере Африки. С тех пор он не пытался управлять провалами. Но, как это часто бывает, когда пытаешься решить одну задачу, в результате находишь решение совсем другой.

Так получилось, что, пытаясь научиться фиксировать свои видения, Кораблев нашел способ управлять ими. Это сработало так хорошо, что Кораблев стал пользоваться открытым способом снова и снова. Он смутно понимал, что никакая это не болезнь, а просто он нашел свое призвание. Делиться с кем-то своими соображениями о том, что с ним произошло, он не торопился. Сейчас его устраивало уже то, что прекратились провалы во время уроков. Это было хорошо.