Марио Пьюзо - Крестный отец

Первая жена дожидалась его у дверей. Изящная, маленькая, темноволосая — девочка с его улицы, порядочная девушка из итальянской семьи — такая никогда ничего себе не позволит с другим, и в свое время для него это много значило. Так не она ли — то, чего он хочет, мысленно спросил он себя и ответил — нет. Во-первых, его больше не тянет к ней как к женщине, их пыл остудили годы. А потом, есть вещи, совсем из другой области, которых она никогда ему не простит. Зато, по крайней мере, они перестали быть врагами.

Она сварила ему кофе и подала в гостиную вместе с домашним печеньем.

— Хочешь, приляг на диван, — сказала она, — у тебя усталый вид.

Джонни стянул пиджак, туфли, распустил галстук — она сидела напротив и наблюдала за ним серьезно и чуть иронически.

— Занятно, — сказала она.

— Что занятно? — Он поперхнулся, кофе пролился ему на рубашку.

— У неотразимого Джонни Фонтейна — и вдруг пустой вечер.

— У неотразимого Джонни Фонтейна теперь и стоит-то разве что по большим праздникам.

Обычно подобная откровенность была ему несвойственна. Джинни встревожилась:

— Что, правда стряслось что-нибудь?

Джонни криво усмехнулся:

— Ко мне сегодня явились на свидание и преспокойно оставили с носом. И вообрази, у меня словно гора с плеч свалилась.

Он с изумлением заметил, что по лицу Джинни прошла гневная тень.

— Не расстраивайся из-за каждой потаскушки, — сказала она. — Наверняка набивает себе цену таким способом.

Смешно — кажется, она искренне возмутилась, что им посмели пренебречь.

— А, да чего там, — сказал он. — Приелось, ты знаешь. Пора когда-то стать взрослым. Тем более — я теперь не пою, так что с поклонницами, надо полагать, станет туговато. На внешность, сама понимаешь, мне рассчитывать не приходится.

Она лояльно возразила:

— Ты в жизни всегда был лучше, чем на снимках и на экране.

Джонни покачал головой:

— И толстею, и лысею… В общем, если меня не вывезет эта картина, остается одно — идти печь пиццы. Или давай тебя пристроим сниматься в кино, ты роскошно выглядишь.

Для тридцати пяти лет — роскошно. Но все-таки — на тридцать пять. А здесь, в Голливуде, это все равно что выглядеть столетней старухой. Девушки, хорошенькие, юные, стекались в город полчищами, подобно стаям леммингов, держались год, редко — два. Иные — такой ослепительной красоты, что от одного взгляда на них замирало мужское сердце, пока они не открывали рот, покуда их сияющих глаз не заволакивала ненасытная жажда успеха. Обыкновенным женщинам и помышлять было нечего тягаться с ними в физической привлекательности. Сколько ни толкуй про ум и обаяние, про лоск, про изысканность — ничто не шло в сравнение с победительной молодой красотой. Наверное, обыкновенная миловидная женщина еще могла бы на что-то рассчитывать, не будь их так много. И поскольку едва ли не каждая из них прибежала бы к Джонни Фонтейну по первому зову, Джинни знала, что это сказано лишь из желания ей польстить. Его вообще отличала эта подкупающая особенность. Он, даже на вершине славы, всегда держался галантно с женщинами, делал им комплименты, подносил к их сигарете зажигалку, открывал перед ними дверь. И так как обыкновенно все перечисленное делалось для него, производил этим особенно сильное впечатление на женщин, с которыми встречался. А обходился он так со всякой без исключения, пусть даже судьба свела их на час и для него она никто, ничто и звать никак.

Она улыбнулась ему дружески.

— Ты ведь меня уже раз уговорил, Джонни, — не помнишь? На целых двенадцать лет. Можешь не расточать мне любезности.

Он вздохнул и вытянулся на диване.

— Нет, кроме шуток, Джинни, — очень здорово выглядишь. Мне бы так.

Она не отозвалась. Он был чем-то угнетен, это сразу бросалось в глаза.

— А картина — то, что надо? Надеешься, тебе от нее будет прок?

Джонни кивнул:

— Картина что надо. Не исключено, что вновь разом вознесет меня на самый верх. Получить бы премию Академии да с умом себя повести, так и без пения можно развернуться. Тогда, пожалуй, и тебе с детьми перепадало бы побольше.

— Куда нам больше, — сказала Джинни. — И так уж…

— И потом, я бы хотел чаще видеться с девочками, — сказал Джонни. — Хотел бы остепениться немного. Что, если я буду по пятницам приходить к вам обедать? Ни одного раза не пропущу, клянусь тебе, — как бы я далеко ни находился, как бы ни был занят. Ну, и по мере возможности постараюсь проводить с ними субботу и воскресенье или там брать их к себе на каникулы…

Джинни примостила ему на грудь пепельницу.

— Что ж, я не против, — сказала она. — Я для того и замуж снова не пошла, чтобы ты оставался им отцом. — Голос ее звучал бесстрастно, но Джонни, глядя на потолок, отметил, что это сказано во искупление других, жестоких слов, которые она ему наговорила однажды, когда их брак распался и сам он покатился с вершины вниз. — Кстати, ну угадай, кто мне звонил.

Джонни не подхватил эту игру — он не находил в ней ничего забавного.

— Кто? — спросил он.

— Хоть бы разок для приличия попробовал угадать, — сказала Джинни. Он молчал. — Твой крестный.

Джонни искренне поразился:

— Вот те на! Он же никогда ни с кем не говорит по телефону… И что сказал?

— Просил, чтобы я тебя поддержала. Он сказал, что тебе по силам подняться выше прежнего, что ты уже пошел в гору, только нужно, чтобы кто-то рядом верил в тебя. Я говорю — а с какой стати? А он мне — с такой, что он отец твоих детей. До того славный дядечка — и чего о нем плетут всякие ужасы…

Вирджиния питала вражду к телефонам и истребила за это время все аппараты в доме, оставив лишь один у себя в спальне и один на кухне. Сейчас тот, что был на кухне, зазвонил. Она вышла. Когда вернулась в гостиную, на лице ее было написано удивление.

— Тебя, Джонни, — сказала она. — Том Хейген. Говорит, что-то важное.

Джонни пошел на кухню и взял трубку.

— Да, Том, слушаю.

Том Хейген заговорил ровным голосом:

— Джонни, Крестный отец велит мне повидаться с тобой — фильм закончен, теперь не мешает подумать о будущем. Он хочет, чтобы я летел ранним рейсом. Можешь ты меня встретить в Лос-Анджелесе? Мне нужно завтра же назад в Нью-Йорк, так что, если у тебя что-то назначено на вечер, не беспокойся, вечер твой.

— Все ясно, Том. И насчет вечера тоже нет проблем. Переночуешь, развеешься немного. Я позову гостей, познакомишься кое с кем из кинематографистов. — Джонни не забывал предложить это всякому, с кем рос на одной улице, чтобы не думали, что он зазнался.

— Спасибо, — сказал Хейген, — но мне правда необходимо будет поспеть на ночной самолет. Так ты меня встретишь? Я вылетаю из Нью-Йорка в одиннадцать тридцать.

— Встречу, конечно, — сказал Джонни.