Марио Пьюзо - Крестный отец

Она налетела на мужа, толкая его, царапая ногтями.

Карло отстранил ее мускулистой, согнутой в локте рукой.

— С ума не сходи, — проговорил он холодно. Но она видела, что он смешался, как если б знал, что шальная девица, с которой он крутит, и впрямь способна такое выкинуть. — Это дура какая-нибудь, смеха ради.

Конни увернулась в сторону от его руки и заехала ему по лицу, расцарапав ногтями щеку. Он с поразительным терпением лишь оттолкнул ее от себя. Она заметила, что он сделал это осторожно, считаясь, видимо, с тем, что она беременна, — и осмелела, разжигая в себе негодование. Но и возбуждаясь тоже. Скоро ей ничего будет нельзя, врач сказал, в последние два месяца — полное воздержание, но ведь они еще не наступили, а она истомилась уже от воздержания. Что не умеряло в ней жгучего желания причинить Карло физическую боль. Она пошла следом за ним в спальню. Он почему-то побаивался — видя это, Конни исполнилась презрительного торжества.

— Будешь сидеть дома, — сказала она. — Никуда не пойдёшь.

— Ладно, ладно, уймись, — сказал Карло. Он был по-прежнему не одет, в одних трусах. Ему нравилось ходить по дому в таком виде, красуясь своим широкоплечим и стройным торсом, золотистой кожей. Конни глядела на него голодными глазами. Он делано засмеялся: — Пожрать-то мне дашь, по крайней мере?

Напоминание о супружеских обязанностях, во всяком случае одной из них, слегка усмирило ее. Конни отлично стряпала, переняв это умение от матери. Она обжарила телятину с перцем, поставила томиться на медленном огне и принялась делать салат. Карло тем временем растянулся на кровати, изучая программу завтрашних бегов и поминутно прикладываясь к стакану виски.

Конни зашла в спальню, остановилась в дверях, точно не решаясь приблизиться к кровати, пока не позовут.

— Иди, еда на столе, — сказала она.

— Неохота пока, — ответил он, не отрываясь от программы.

— Но еда уже на столе, — упрямо повторила Конни.

— Ну и ступай, подавись ею! — Карло допил то, что оставалось в стакане, и наклонил бутылку, наливая еще. На жену он больше не обращал внимания.

Конни вернулась на кухню, собрала полные тарелки и с размаху шваркнула о раковину. На грохот Карло выскочил из спальни. Опрятный до привередливости, он брезгливо передернулся при виде кухонных стен, заляпанных жирными шматами телятины и перца.

— Сию минуту убери, паскуда, — сказал он злобно. — А то гляди, выбью из тебя дурь, мне недолго.

— Черта с два, дожидайся. — Конни выставила вперед скрюченные пальцы, словно готовясь изодрать ногтями его обнаженную грудь.

Карло пошел назад и через минуту появился, держа в руках сложенный вдвое кожаный ремень.

— Уберешь или нет? — В его голосе слышалась неприкрытая угроза. Конни не шелохнулась, и он огрел ее два раза по тугим бокам — не очень больно, но чувствительно. Конни попятилась к кухонным шкафам у стены, рука ее скользнула в ящик и вытащила длинный хлебный нож. Она удобнее взялась за черенок.

Карло усмехнулся:

— У Корлеоне даже бабы — убийцы.

Он положил ремень на стол и подошел ближе. Конни попыталась сделать выпад вперед, но ее отяжелевшее тело двигалось неуклюже, и Карло успел увернуться от удара, с такой зловещей решимостью нацеленного ему в пах. Он с легкостью обезоружил ее и принялся неторопливо, размеренно отвешивать ей оплеухи — вполсилы, чтобы не разбить лицо в кровь. Она отступала за кухонный стол, пытаясь укрыться от пощечин, и постепенно он загнал ее в спальню. Она попыталась было вцепиться ему в руку зубами, но он, сгребя ее за волосы, задрал ей голову кверху и продолжал хлестать по щекам, пока от боли и унижения она не расплакалась, как девчонка. Тогда он пренебрежительно швырнул ее на кровать, а сам опять припал к бутылке, стоящей на тумбочке. Видно было, что он уже сильно пьян — в его посветлевших голубых глазах появился сумасшедший блеск, — и Конни сделалось по-настоящему страшно.

Карло, расставив ноги, пил из горлышка. Нагнулся и крепко ухватил жену пальцами за раздавшееся бедро. Больно, с оттяжкой ущипнул, так что она взмолилась о пощаде.

— Салом заплыла, свинья свиньей, — сказал он гадливо и вышел.

Испуганная, раздавленная, Конни лежала на кровати, не отваживаясь даже посмотреть, что делает ее муж в соседней комнате. Наконец все-таки поднялась, подошла к двери и украдкой выглянула в гостиную. Карло, распечатав новую бутылку виски, валялся на диване. Скоро его, мертвецки пьяного, сморит сон, и можно будет тихонько пробраться на кухню и позвонить своим в Лонг-Бич. Сказать матери, чтобы прислала за ней кого-нибудь. Лишь бы только Санни не подошел к телефону, самое лучшее — если мать или Том Хейген.

Было почти десять вечера, когда на кухне у дона Корлеоне зазвонил телефон. Подошел один из телохранителей, услужливо передал трубку миссис Корлеоне. Однако понять, что хочет сказать ее дочь, оказалось почти невозможно — Конни, близкая к истерике, старалась при этом говорить шепотом, чтобы не слышал муж в соседней комнате. Исхлестанное лицо ее отекло, распухшие губы выговаривали слова невнятно. Миссис Корлеоне подала телохранителю знак, чтобы он позвал Санни, сидевшего с Томом Хейгеном в гостиной.

Санни пришел и взял у матери трубку:

— Да, Конни, слушаю.

От страха, как бы не проснулся муж и не натворил чего-нибудь брат, Конни стала выговаривать слова совсем неразборчиво.

— Санни, пришли за мной машину, — залопотала она, едва шевеля губами, — ничего страшного, я тебе все расскажу, когда приеду. Только сам не приезжай. Пошли Тома — прошу тебя, Санни. Ничего особенного не случилось, мне просто хочется побыть с вами.

Тем временем на кухню зашел Хейген. Дон, получив снотворное, уже спал у себя наверху, а Хейген предпочитал держать Санни в поле зрения, когда происходило что-то непредвиденное. Здесь же на кухне находились два телохранителя, которые дежурили в доме. Все следили за тем, как Санни слушает.

Без сомнения, необузданный нрав, свойственный Санни Корлеоне, имел истоком некое темное физическое начало. На глазах у всех его шея наливалась кровью, жилы вздулись, глаза помутнели от ненависти, черты лица обозначились резче, заострились, подернулись сероватой бледностью, как у больного, который борется из последних сил, ощутив на себе дыхание смерти, — и только руки тряслись, выдавая бешеный ток адреналина по всему его телу. Но голос, когда он отвечал, звучал негромко и сдержанно:

— Хорошо, жди. Сиди и жди спокойно. — Он повесил трубку.

С минуту стоял, сам ошеломленный силой захлестнувшего его гнева, потом с трудом проговорил:

— Подонок… мразь, — и кинулся за дверь.

Хейгену знакомо было это выражение лица у Санни, оно означало, что всякая способность рассуждать покинула его. В такие минуты Санни был способен на что угодно. Еще Хейген знал, что езда по дороге в город охладит неистовую горячность Санни, восстановит в нем уравновешенность. Беда лишь, что в уравновешенном состоянии он станет тем более опасен, хотя и лучше сумеет оградить себя от возможных последствий своей ярости. Хейген услышал, как у подъезда заурчал мотор.