Тоби Литт - Эксгумация

Когда мы проходили мимо Хендерсона Макинтайра, Тони звучно хлопнул его по спине.

— Даже лучшим из нас иногда не везет, старина.

Хендерсон хотел что-то сказать, но не смог.

— Ты еще жив? — спросил Тони, подмигивая.

Хендерсону почти удалось выдавить из себя улыбку.

Мы продолжили свое стремительное движение, причем язык Тони не отставал от ног.

— Видишь ли, единственная мотивация для меня — ненависть и зависть. Я вижу, как у других что-то получается, и хочу сделать лучше. Понимаешь? Смысл моего ремесла не в том, чтобы дарить радость массам, а в том, чтобы массы фунтов, тугриков, йен и песет текли на мой банковский счет, и я мог тратить их как пожелаю. Все это возможные цитаты, ты ведь записываешь? Откуда ты, кстати? Снова из «Тайм-аута»?

— Нет, — ответил я.

Его словесный поток на время иссяк. Он посмотрел на меня со всей свирепостью, которую я ожидал увидеть в нем, а затем продолжил:

— О, вспомнил.

Тони не боялся выходить из театра через парадный вход. Наоборот, на полной скорости продираясь через толпу, он получал явное удовольствие оттого, что его узнают и им восхищаются. На мужчин он особого внимания не обращал, а вот женщины, особенно грудастые, вынуждали его чуть сбавлять обороты.

На выходе Тони обменялся ритуальными репликами с кассирами «Комеди-Стор»: «Ни одного смешка, мать твою, — было слышно, как муха летает под потолком». — «Отвалите, говнюки трахнутые». — «В следующий раз не забудь пижаму, парень». — «Да я в ваш сортир больше ни ногой».

Наконец мы оказались на улице. Было прохладно, темно и многолюдно.

— Не отставай, — бросил мне Тони. — Можешь побыстрее шевелить ногами?

— Э-э-э… знаете, я лишь дня два как слез с костылей.

— А, черт, — Тони приостановился, вспомнив, кем я был. — Как себя чувствуешь? — Неожиданно я превратился для него в престарелую бабушку, которая нуждается в уходе. — Ладно, не спеши. Извини, друг, я просто, как всегда, на взводе после выступления. Ты это видел? Слышал, мать твою? Абсолютно новый материал. Ни одной старой шутки. И все они по полу катались. Я весь зал взял за яйца. Но учти, ты посетил далеко не лучшее выступление. Для этого нужно нечто большее. Нужно что-то… трансцендентное… Но все равно зрители усрались от смеха, согласен? Наложили полные штаны.

Тони снова прибавил ходу, мысленно обсасывая свое выступление, прокручивая в голове все детали, наслаждаясь произведенным эффектом. Я вдруг осознал, что ему, как и всем артистам, выступающим на сцене, важно было услышать позитивный отзыв, подтверждение его успеха, похвалу — пусть даже от меня. Он хотел знать мое мнение, но только если оно повысило бы его веру в себя и дало новый повод для самолюбования.

Врать не было смысла.

— Они просто валялись от смеха, — подтвердил я.

Тони растянул губы в улыбке. Мы пересекли Лестер-сквер, свернули в переулок возле театра Уиндемз и спустились по узким ступенькам в заведение под вывеской «Бар Коха».

— Здешний хозяин — албанец, — объяснил Тони, когда мы вошли.

За стойкой стоял красавец мужчина с лицом, которое так и хотелось назвать «точеным», особенно благодаря шраму на правом виске. Бармен узнал Тони и сразу же обслужил его — прежде двух ожидавших посетителей. Тони заказал мне «Будвар», даже не спросив, хочу ли я пиво.

Мы уселись за свободный столик в дальнем углу зала. В этом был весь Тони — герой рабочего класса и друг албанского народа; препятствия сами собой исчезали с его пути, который окружающие люди щедро усыпали искусственными цветами своей доброжелательности.

— Моя бабушка — наполовину албанка, — сообщил мне Тони. — Вторая половина могла быть кем угодно. Бабушка родом из Портсмута.

Я кивнул, как будто это многое объясняло (если подумать, то так оно и было).

Мы чокнулись бутылками «Будвара», чуть не задев ими низкий беленый потолок.

— О чем ты хотел поговорить? — спросил Тони, вытирая губы оранжевым носовым платком.

— У меня есть несколько вопросов, — ответил я.

— Валяй, — буркнул он, переключаясь на режим «нужный человек в нужном баре».

Прежде чем переходить к частностям, я решил задать Тони несколько общих вопросов, чтобы выяснить, насколько его «крутость» истинна и насколько — атрибут имиджа. На самом деле меня интересовала его связь с Аланом и Дороти.

— Вы что-нибудь знаете о том, как меня расстреляли?

— Почти ничего. — Пожатие плечами, глоток из бутылки (что означало: Чтобы получить нужные ответы, задавай правильные вопросы).

— Я скажу вам, что я думаю, а вы меня поправьте, если я ошибаюсь. Кто-то хотел, чтобы Лили убили. Вместе с ее спутником. Если этот кто-то — любитель вроде меня, ему наверняка пришлось обращаться за помощью к кому-то вроде вас…

— Не-а, — сказал он.

— …вроде вас, каким вы были несколько лет назад.

— Оружие я, конечно, в руках держал, но не убивал.

— Так вот, у человека, который нас расстрелял, был броский велосипед, броский костюм…

— И чертовски броский пистолет.

— Точно, — сказал я, понимая, что придется притвориться еще большим простаком, чтобы выудить у Тони то, что мне было нужно.

— Большинство оружия, которое используют при вооруженных ограблениях, — это антиквариат, сохранившийся со второй мировой, старые фермерские дробовики или самоделки, которые какой-нибудь чокнутый дядя Фрэнк клепает у себя в сарае. Насколько я понимаю, в тебя стреляли из «Грубера-Литвака», практически нового. Если хочешь знать мое мнение, человек, который в тебя стрелял, — настоящий профессионал, которому всегда хорошо платили. Он может требовать оружие в точности такое, какое ему нужно. Фантастическое. Ему платят огромные деньги за то, что он делает и очень хорошо делает.

— Если он был профессионал, почему его так легко поймали? — спросил я. — И почему я до сих пор жив?

— Не повезло — или в твоем случае скорее повезло. С каждым может случиться.

— В полиции он молчал как рыба.

— А он и будет молчать, я же говорю — профессионал. Отсидит срок, подержит рот на замке, выйдет и получит бонус.

В бар вошли двое мужчин. Один из них был очень белый, а другой очень черный. На них были одинаковые до мельчайшей складочки черные костюмы. А также одинаковые темные очки, черные рубашки, синие галстуки, черные ботинки. Каждый держал в правой руке мобильник. Я узнал их: это были полицейские в штатском, которые следили за мной из «мондео». Они одновременно сняли очки. В баре стоял полумрак, поэтому альбиносу можно было не щуриться, однако вокруг глаз у него обозначились неизгладимые морщины от постоянного прищуривания, напоминавшие опрелость на детской попке. Я также подумал о крошечных, сморщенных, еще не оперившихся цыплятах. В первую секунду посетители бара повернули головы, чтобы посмотреть на вошедших, но тут же быстро, как по команде, отвернулись — желания встретить ответный взгляд ни у кого не возникло. Все альбиносы, которые мне попадались в жизни, были довольно нервными — если не сказать раздражительными — личностями. Этот, похоже, не был исключением. Каждое его движение сопровождалось беспокойными подергиваниями. Негр же был воплощением несокрушимого спокойствия. Напарники отправились к стойке, заказали выпивку и уселись за соседним столиком. Всем своим видом они говорили: не смотрите на нас; причем исходившая от них угроза ощущалась почти физически, так что люди то и дело инстинктивно поворачивались, чтобы взглянуть не столько на них, сколько на эту зримую угрозу. Я чувствовал, как любопытство посетителей бара, отражаясь от альбиноса и негра, сосредоточивается на нас, — неужели мы настолько здесь выделялись?