Мария Артемьева - Темная сторона Москвы

Решение отыскалось. В 1763 году Дарья Николаевна Салтыкова была лишена дворянского звания, фамилии и родства. Отныне это была Дарья, дочь Николаева. Небольшую часть ее сообщников и покрывателей – самых низких званий и положения, вроде попа села Троицкого, Степана Петрова, – сослали в каторжные работы.

Самой же Дарье по воле царицы пришлось отбыть час «поносительного зрелища» на Лобном месте Красной площади. Ее привязали к столбу с надписью «душегубица», и толпы простолюдинов дивились и ужасались «людоедке», о которой уже вся Москва была наслышана.

Опозоренную перед всем светом преступницу поместили на пожизненное заключение в подземную тюрьму, нарочно для нее выкопанную в подвале Ивановского монастыря.

В том самом месте, где боролся с чертом Илларион, была «похоронена заживо» Дарья Салтыкова. Она сидела в земляной яме в полной тьме, лишенная человеческого общения; иногда ей дозволяли поесть при свете свечного огарочка… А по большим церковным праздникам она подходила к окошку в потолке, настолько близко, насколько пускала цепь, какою была она прикована к стене, и, подставив лицо дневному свету, пыталась перекинуться словечком с кем-нибудь из случайных прохожих.

На нее приходили поглазеть как на диковинного зверя; матери пугали ею детей… Большинство же людей, брезгуя ее ужасным видом и безумными речами, шарахались, старались как можно скорее миновать страшное место.

Лицо бывшей душегубицы сделалось с годами мучнисто-белым, глаза ввалились и ослепли, а волосы сбились в колтуны и вылезали клочьями. Она отвыкла от живых людей.

В подземной могильной яме ее окружали только призраки. Они соседствовали с нею все эти годы, видения загубленных ею – запоротых, зарытых живьем в землю, обваренных кипятком, изувеченных, замерзших на лютом морозе.

И еще были с нею бесы – виновники лютой одержимости. С ними она перешептывалась в темноте, и они отвечали ей.

В 1778 году секунд-майор Николай Андреевич Тютчев навестил покинутую им Москву.

Большой карьеры на государственной службе он не сделал. Зато семейным счастьем оказался богат и в детях удачлив. В хозяйственных делах преуспел: начав когда-то с одного именьица и двадцати крестьянских душ, входивших в приданое жены, довел число крепостных до двух тысяч, увеличил свое благосостояние, скупая то и дело по случаю земли и расширяя владения. Лучше всего ему, как бывшему землемеру, удавались межевые тяжбы. Вот и теперь, явившись в Москву, он выиграл давно тянувшееся дело…

Пребывая в прекрасном настроении, прошелся он по московским магазинам, отыскивая подарки, гостинцы и сюрпризы для домашних.

Оказавшись у Ивановского монастыря, Николай Андреевич услыхал разговор двух мужиков, торчавших зачем-то без дела под святыми стенами.

– Вот, гляди, ужо ее наверх выпустят. Сейчас, как служба начнется, примечай. Вон в той яме!.. Людоедица вылезет.

Услышав про «людоедицу», Николай Андреевич вздрогнул. Что-то припомнилось ему в этих словах знакомое. Но ведь прошло уже семнадцать лет!..

Он встал и прислушался к разговору праздных мужиков.

– Одержима она, старики говорят, самим Сатанаилом. В остервенение входит, остановиться не может: а кровь почует – распалится, и уж тут все. Пока до смерти не замучит, до последней капли, до бездыханья – не отойдет. Проси не проси, хоть плачь, хоть умоляй – все одно: убьет. Так что ты смотри, близко не подходи – вцепится еще.

– За что ж в меня-то?..

– За что?! Думаешь, ей причина нужна?.. В ней бес сидит, а он духа живого в людях не терпит, понял? Как завидит плоть людскую – так и тянет раскровянить…

– Она, говорят, поленом больше всего…

– Это чтоб мясо помягше было, чтоб потом есть.

Мужики, перебивая друг друга, говорили страшным шепотом.

Вдруг с шумом разлетелись галки: звонарь начал перезвон к обедне.

Отпихивая друг друга локтями, мужики кинулись вперед, притискиваясь ближе к решетке, чтоб рассмотреть в темном провале за нею «людоедицу». Молча ждали, замерев, таращились и сопели, шмыгая носами.

Николай Андреевич, словно завороженный, придвинулся тоже к отверстию в стене и заглянул в дыру.

– Вон! Вон она! – крикнул один из мужиков и указал пальцем.

В самом темном углу что-то завозилось; Николаю Андреевичу показалось – кучу ветхого тряпья шевелят крысы. Пахнуло гнилью, и то, что представлялось майору кучей тряпок, придвинулось к самой решетке, выпростав из глубины мучнистое рыло.

– Сата-ната-лята-гата… Ляти-мяти-гати-сати… – невнятно забормотало существо.

– По-бесовски разговаривает! – в ужасе прошептал один из зевак. – Упырь! Как есть упырь…

– Заклинает, окаянная…

Услыхав человеческие голоса, упырь вдруг встряхнулся, прыгнул к решетке и звонко залаял. Делая попытки вцепиться в чью-нибудь ногу, упырь выл, рычал и размахивал руками с черными загнутыми когтищами.

Мужики бросились врассыпную. А упырь, подставив слепые бельма под ласковые лучи солнышка, довольно рассмеялся: ему понравилось, что зеваки испугались.

– Смотрите мне, дураки! Я вам обиды не спущу. Живыми в землю закопаю! У меня тут слуг много… – женским голосом сказал упырь и вдруг деловито принюхался.

При виде того, как подземный бес нюхает воздух, Николаю Андреевичу сделалось дурно.

А упырь, встревоженно прижавшись мордой к решетке, внезапно поинтересовался:

– Николюшка, это ты?!

– Нет! Нет!!! – вскрикнул Николай Андреевич. Нервы его сдали. Он бросился вниз по улице, совсем не в ту сторону, куда шел прежде, но ему было все равно.

– Николюшка! Передумал, что ли? Иди же ко мне! Смотри, я ведь обиды не спущу!!! – бесновался демон за решеткой подземной тюрьмы. Совершенно уже неузнаваемая Дарья Николаевна Салтыкова, вопя и рыча, кусала в бессильной ярости железные прутья.

Бывший любовник, задыхаясь, убегал.

Впервые в жизни он до конца осознал, от какой ужасной участи уберегли его Бог и удачливая фортуна. Он бежал от страшного места, где, казалось ему, сам воздух был заражен ненавистью и безумием кровавого чудовища.

Покидая Москву, он радовался жизни и тому, что преследовавший его демон, так и не оставивший своей к нему ненависти, пребудет навсегда заточен там, далеко от его дома, жены и детей.

Далеко, очень далеко. У черта на куличках.

В 1779 году Н. А. Тютчев перекупил у новых владельцев бывшее имение Салтыковой, Троицкое.

Спустя еще 18 лет после того он умер богатым и уважаемым человеком, окруженный друзьями, детьми, внуками, любящей родней.

А Салтычиха, проклятая и забытая даже близкими, пережила бывшего любовника на четыре года. Смерть избавила ее от мучительного заточения лишь в начале следующего царствования, в 1801 году (в страшный год убийства Павла I).