Беатрикс Маннель - Дом темных загадок

– Зачем ты?.. – шепчу я и делаю паузу для разгона. – Мою мать…

Он словно смотрит сквозь меня.

– Я рассердился на Агнессу. Все свою жизнь я злился на нее, хотя тогда еще не знал ее имени. Я думал, что был нежеланным ребенком. Но потом наткнулся на этот приют. Нашел одну из девочек, которые жили тогда здесь, она сейчас знаменитый фотограф в Нью-Йорке. Она была лучшей подругой нашей мамы, и я получил от нее письмо, в котором она раскрыла все взаимосвязи.

– Что ты сделал с мамой? – наконец у меня получается произнести это предложение, потому что я просто хочу знать.

Беккер снова хватает меня за руку:

– Ничего. Клянусь тебе. Или… – он умолкает, – …все. Я убедил ее, чтобы мы вместе забрали Гертруду из монастырской обители. Я хотел вынудить Гертруду приехать сюда и все подтвердить. Она должна была мне, нет, она должна была нам на этом месте все объяснить, рассказать, что она в то время делала с моей матерью, хотел заставить просить прощения.

Я просто не могу вынести того, что он мою маму называет своей.

– Что произошло? – шепчу я.

– Я обеих привез сюда, но еще по пути Гертруда начала нас оскорблять. Она говорила, что только этого и можно было ожидать от выродка Агнессы. Мама так разволновалась из-за этого, что мне пришлось повернуть и отвезти их на свою квартиру. Но Агнесса так разволновалась, что сердце просто не выдержало и остановилось. Она умерла у меня на руках. – Последнее предложение он повторил без торжествующего вздоха: – У меня на руках!

На его руках , моя бедная мама! На глаза наворачиваются слезы, и одновременно мозг разрывают новые и новые вопросы, всплывают в памяти картинки.

– Гертруда. Это та старая женщина в маминой машине?

Озадаченное лицо Беккера моментально изменилось. Его это развеселило, словно он услышал черную шутку. И я почти физически ощущаю безумие, которое за последние дни охватило нас и терзало меня вот уже несколько недель.

– После того как твоя мать умерла, Гертруда тоже должна была умереть, – просто и обыденно произнес Беккер. – Кто-то же должен был наконец ее наказать, и это сделал я. Утопил ее в озере, надеюсь, она страдала!

Я хотела сказать, какое он чудовище, но слова застряли у меня в горле, потому что внезапно я вспомнила все те фотографии. Настоящие фотографии. Это не постановочные снимки. Они появлялись в течение долгих лет жуткой диктатуры Гертруды в приюте. Девочка, которая стояла на коленях в душевой, пропавшая кукла, потайная комната, мамины стигматы – и у меня по спине поползли мурашки от ужаса.

– Но как это все связано с нами? Что с Томом, Филиппом и Софией? Что со мной? Почему ты нас запер именно здесь?

Беккер пытается сесть, я замечаю у него на голове небольшую рану от удара стулом, из которой сочится кровь. У меня перед глазами сразу всплывает проломленный череп Себастиана.

– Страдания Агнессы не были на совести одной Гертруды. Родители остальных участвовали в этом и ничего не предпринимали, просто наблюдали, они заставляли страдать, не я. А теперь дети платят за грехи своих родителей.

– Родителей? – Я вспоминаю ролики, которые снимал Беккер и где были запечатлены мы.

Он кивает.

– Отцы Тома и Софии работали воспитателями в этом приюте. Их звали Лоренц и Карл. Предполагаю, что один из них – мой отец. Филипп – сын Урси, одной из учениц приюта, которая была правой рукой Гертруды. Она сообщала наставнице обо всех нарушениях, что совершала мать. Потом всю жизнь помалкивала. Также и воспитатели. Они заботились лишь о себе, о собственной жизни. – Он горько усмехается. – Отец Тома сделал даже стремительную карьеру, после того как перестал работать здесь.

– Но почему похищение?

– Я отнял у них детей. Все точно так же, как они поступили со мной и Агнессой. Но я был великодушен, дал им второй шанс, предоставил детям возможность в виде игры выказать гражданскую смелость и мужество. Я хотел увидеть, научились ли они чему-нибудь.

Так вот зачем нужны были инсценировки с кровью. Ни для кого это не было игрой. На самом деле мы прибыли сюда даже не по собственной воле, нас заманили.

– Но их дети были такого же пошиба. Лишь ты была другой! Я отправил их родителям снимки с твоим изображением со стигматами, хотел показать, что случилось. Откликнется ли кто-нибудь? Но отреагировал лишь Карл. Мне пришлось отправить им и видеоролики, чтобы вызвать какую-то реакцию. Я не хотел денег, хотел просто, чтобы они предали огласке все, что было. Рассказали обо всем, что тогда произошло, и о чем они так долго умалчивали. – Теперь Беккер торжествовал. – И у меня получилось. Именно отец Тома, настоящий трус, первым вышел к камере. Весь мир узнал, какая несправедливость творилась здесь.

Последние слова он произнес самоуверенно и патетически, сразу стало понятно, что ему нет никакого дела до общественности. Речь шла лишь о мести. Безапелляционно. Без сожаления. Беккер вел себя точно так же, как те, кого он осудил.

– А как же я? – шепчу ему. – Почему я?

На его лице мелькнула тень.

– Ты была мне нужна. Ты очень похожа на мать. И, как я уже говорил, мне нужны были снимки, чтобы поразить родителей Тома, Филиппа и Софии, показать серьезность всего. Но они, как и раньше, молчали, делали вид, словно ничего не происходит. Только когда к ним пришли ролики с их детьми, они не смогли больше закрывать на все глаза.

– Это не все. – Я вкладываю всю злость в эти слова. – Ты не просто фотографировал, ты меня пугал до смерти. Именно меня. И это тебе очень нравилось!

Он смотрит на меня, и на его лице появляется выражение, которое я не могу объяснить. Может, удивление?

– Но ты ведь понимаешь, не так ли? Ты ведь провела с ней всю свою жизнь. – Он колеблется, и на его лице появляется выражение сожаления. – Единственное, на что я не рассчитывал, – это на то, что ты не только внешне на нее похожа. Любовь Агнессы – она ведь проявляется во всем твоем поведении. – Он умолкает. – Эмма, я… выпустил это из-под контроля. Я не мог больше… Мне очень жаль.

К горлу подкатывает ком. Это действительно больше, чем я могу переварить.

Здесь лежит мой брат, которого я ударила и приковала. Это убийца, человек, совершивший ужасные вещи. Он – мастер обмана, который, возможно, манипулирует мной и сейчас.

Но все же я проникаюсь сочувствием к нему, оно разливается в моей душе, горячим мучительным потоком распространяется по всему телу, требует, чтобы я дала то, чего у него никогда не было.

Невольно я вспоминаю пустой детский гроб на фотографии. Понимаю, почему он хотел сделать снимки с изображением моих стигматов. Но мои раны и искусственная кровь были всего лишь снаружи – его раны намного глубже, и нанесли их ему еще до рождения, еще до того, как он сделал первый вдох. У него никогда не было шанса.