Лиз Дженсен - Девятая жизнь Луи Дракса

Раз в месяц к нам будет приезжать Марсель Перес, и с его помощью состояние Луи заметно улучшится. Марсель, я и Софи будем прислушиваться к его состоянию: мы не будем спешить радоваться, станем выискивать признаки того, что память мальчика просыпается. Ибо даже когда Луи выздоровеет и заживет в нормальной обстановке, мы все равно будем нервничать и бояться, что прошлое найдет щелку, просочится и хлынет в его душу.

Не думайте, будто я не оплакивал Натали. Не думайте, будто я перестал ее любить. Не перестал. Даже теперь я не уверен, что смог от нее избавиться. Может, это и читает Софи в моих глазах. Может, потому мы до сих пор и спим в разных комнатах и, несмотря на взаимную нежность и новообретенное милосердие, Софи настороженна по сей день.

Да, хоть я и затолкал поглубже болезненные эмоции, что пробудила во мне Натали, они до сих пор живут во мне и проявляются каждый день крошечными приступами боли, стыда, вины и горя. Ведь я же мог спасти ее от себя самой? Ведь если бы я любил ее как надо, она бы…

– Нет, – объясняет мне Марсель Перес. – Натали не была создана для любви. Любовь никогда не принесла бы ей счастья. У нее были другие приоритеты.

Однажды наступит очищение. Однажды я проснусь и не вспомню о ней. Но пока лучшая ее часть живет. Ее сын. И может, однажды он будет готов дотянуться до нашего мира и вернуться к нам – в другой мир, не тот, каким мы его знали, но и в этом мире для Луи найдется место, и я сделаю для этого все возможное. И невозможное тоже. И, может, тогда, почти случайно, для меня наступит избавление.

Давайте представим, как мы вдвоем с Луи стоим и смотрим на диковинное существо – огромное, дымчатое, розовато-лиловое, с длинными розовыми щупальцами, а на них присоски размером с блюдце. Огромный аквариум – все посетители, и я, и Луи, потерялись в его недрах. А оно болтается в воде, замершее в движении, – существо, в которое никто не верил.

Раньше считалось, будто их выдумали моряки, хотя на шкурах мертвых китов обнаруживали следы от присосок, а значит, эти существа наверняка обитали где-то там, в темных океанских кишках. Они прятались там долго-предолго, а теперь появились: с наступлением благоприятного климата настал их звездный час, и они размножаются как никто, эти безмолвные посланники из далеких сумрачных уголков вселенной, куда, казалось, попасть невозможно. Чудо не в том, что мы проникли в мир этих существ, но в том, что они, уставшие и мертвые, проникли в наш мир.

Он сидит в инвалидной коляске, голова зафиксирована, широко распахнутые глаза не мигают. Луи все смотрит и смотрит перед собой, слепой и безмолвный, и, может, тоже трепещет – не оттого ли его дыхание почти неуловимо? И вдруг, пораженный, я понимаю, что есть на свете такие создания, а вместе с ними есть мальчик Луи, который еще сможет вернуться из огромного неведомого мира, существующего за пределами явного.

Вот только не надо думать: «Ах, бедный Луи Дракс». Потому что не так мне и отстойно. Без врак. Мне тут очень даже нравится.

А вот раньше был отстой. Чего хорошего, если ты Дерганый Ребенок или Тридцать Три Несчастья. Ходить на сеансы к Жирному Пересу – отстой, и что Папа́ и Маман ненавидят друг друга – отстой, и школа отстой, где меня называли Чекалдыкнутым. И даже Мухаммеды отстой.

А тут мне хорошо. Вот Жирный Перес, он не понимал, почему мне нравилось попадать в больницу. Точно вам говорю, мне нравится больница. Потому что в больнице за тобой ухаживают. Мне нравится просто лежать в кровати и думать. И не надо беспокоиться, что кто-то там слабенький или играет в игру Притворись, Что Ненависти Нет. А я люблю просто лежать и думать про «La Planète bleue» и видеть сны о людях вроде Густава, или слушать Паскаля, как он читает мне «Les Animaux: leur vie extraordinaire». И это даже лучше, чем просто спать, потому что не надо просыпаться. Нужно только лежать и дышать. И даже разговаривать никто не заставляет. А то, что не нравится, можно просто выключить и проспать. Я научился просыпать все плохое. Мне нравится доктор Даннаше, мне нравятся Жаклин Дюваль, и Марианна, и Берта, и другие медсестры, и мне нравится, когда рядом сидит Мами́ и рассказывает про всех своих собак и что с ними случилось, рассказывает, где она жила, когда была молодая. Мне даже нравится, когда приходит Жирный Перес.

Всю свою жизнь я мечтал попасть в такую больницу. Целых девять лет. Девять – для меня счастливое число: у меня сейчас девятая жизнь, самая лучшая из всех. Без врак. Может, я даже останусь тут навсегда. Тут не нужны Папа́ и Маман, потому что у меня есть Густав и доктор Даннаше. Каждый вечер он садится рядом и читает мне книжку. И, уходя, говорит шепотом: Луи, если захочешь, ты всегда можешь проснуться. Я был бы рад съездить с тобой в Париж и показать тебе сказочное существо, заспиртованное в аквариуме. Но он просто недопонимает, потому что малость тупой. Ну не понимает человек, и все. Я и сам теперь могу плавать под водой и увидеть сколько угодно гигантских кальмаров, да и других животных и все, что угодно, во всем мире. Я могу отправиться куда угодно и делать все, что пожелаю.

Куда угодно и все, что пожелаю.

Только псих променяет такую жизнь на то, чтобы снова стать Луи Драксом.

Вот этого как раз доктор Даннаше и не понимает. А Густав понимает. Густав, он знает все. Поэтому я бы сказал доктору так: нет уж, спасибочки, доктор Даннаше. Вы, конечно, хороший. Но мне тут нравится. Точно вам говорю: моя девятая жизнь лучше всех предыдущих. Я долго думал, и вот что я вам скажу. Мне тут хорошо. Так что я остаюсь. Если человек делает неправильный выбор, он должен с этим смириться. Люди должны мириться с тем, что сделали. Ты тоже выбрал. Это был твой выбор, Луи.

– Ничего, если я тут останусь? – спрашиваю я его.

– Нет. Я не уверен, что это хорошо, Луи.

Только это не голос доктора Даннаше. Это голос Густава, моего папы. Я так давно его не слышал. Я-то думал, он совсем ушел. И у него такой слабый голос.

– Тебе совсем не обязательно тут оставаться, – говорит Густав, то есть Папа́. – Ты можешь проснуться и жить. Если хочешь. Ты этого хочешь?

– Нет. Может быть. Не знаю.

Потом он долго молчит. А я вам говорил, что больше его не вижу? Мы тогда пришли в пещеру, и он показал мне мое имя и имя Катрин, написанные кровью на стене, а потом снял повязки, чтобы я в последний раз увидел его лицо, а потом я потерял Густава. Остался только голос в голове, это как сон.

– Зависит от того, насколько тебе интересно, что будет дальше, – говорит он. – Может, будет хорошее. Знаешь, когда я просидел три дня в пещере, мне уже было неинтересно, я просто хотел, чтобы это закончилось. А у тебя все по-другому.

– Но остальная жизнь может оказаться отстойной.

– Может, – говорит Папа́. – А может, и нет. Но ты всегда сможешь вернуться, если захочешь.