Рейчел Уорд - Числа. Трилогия

Хочется отойти на несколько шагов и посмотреть, на все целиком, но отходить тут некуда: туннель шириной всего в несколько метров.

Поэтому я подхожу поближе. Рука у меня трясется, все тело ходуном ходит. Кожа горит, между лопатками течет струйка пота, даже шапка вся промокла. Трогаю стену. Какие огромные буквы. Прижимаю ладонь к картине, растопыриваю пальцы, и все равно едва-едва закрываю только нижнюю половину семерки. Стена жутко холодная, а кожа у меня пылает. Снимаю капюшон, стаскиваю шапку, подхожу к стене вплотную. Кладу на нее обе руки, наклоняю голову, прислоняюсь лбом к кирпичам.

Это прямо как услышанная молитва. Я всю жизнь держал числа в себе, и вот доказательство, что я не одинок. Про это знает кто-то еще. Цифры «2027» преследовали меня. Но тут, в холодном темном туннеле в Вест-Энде, возле этой картины, где меня окружают, захлестывают смерть и разрушение, здесь я понял, что эту боль делит со мной кто-то еще. Как будто я домой вернулся.

Кирпич под пальцами оживает. Я чувствую это кожей. Он гудит мне в уши и просачивается сквозь подметки. Я снова слышу грохот, крики, вижу поднимающееся пламя, глухой рокот, все громче и громче. В голове не остается ничего, кроме него. Я держусь на ногах, но зажмуриваюсь. Вибрация и рокот — это одно и то же, они громоздятся вокруг, внутри. Пламя и лица перекошенные, искаженные, испуганные.

Открываю рот и кричу. Так я кричал, когда упал в костер, по-звериному, из самой глубины. Туннель — больше не камни и кирпичи, а живое, дикое, ревущее чудовище, оживший кошмар. Крик все длится и длится, пока не кончается воздух.

Отхожу от стены и открываю глаза. Не знаю, что со мной сделалось, что было на самом деле, а что примерещилось. Руки закоченели. Растираю пальцы, подношу ко рту, дышу на них. Диски света в концах туннеля серые, на их фоне видны косые струи дождя. Глаза шутят со мной шутки: их сбило с толку, что снаружи светло, а здесь темно, и картина у меня прямо перед носом, поэтому я не сразу замечаю, что в дальнем конце туннеля кто-то стоит — не идет, а просто стоит.

Вижу только контур — мешковатые штаны, куртка и ирокез. И тут до меня доходит, какое безлюдное это место.

Вот блин, сейчас меня поколотят.

Только драки мне сейчас не хватало, поэтому я иду в другую сторону. «Держи себя в руках, — твержу я себе. — Не показывай, что тебя плющит». Уже у выхода я оборачиваюсь на секунду поглядеть, не идут ли за мной. Тот тип стоит где стоял и смотрит на меня. Я останавливаюсь, заставляю себя посмотреть на него в ответ. Мы оба стоим под дождем — и глядим друг на дружку. Тут у меня волосы встают дыбом. Мы далеко друг от друга, но, когда мы смотрим друг другу в глаза, меня окатывает теплая волна.

Это не парень, а девушка. Девушка, которая меня ненавидит, девушка, чей последний вздох окружит меня, когда она ускользнет из этого мира. И это будет через пятьдесят лет.

Сара.

Я вижу его первой. Странно, я еще не успела за угол свернуть, а уже чувствую — он тут. Так что даже не очень удивляюсь. И спрашиваю себя: почему я пошла именно по этой дорог е? Идет дождь, и в магазин ближе через квартал, а не задами, но я пошла именно здесь. По чему?

У меня мурашки бегут по коже, когда я вижу его во плоти, живого человека, а не картинку в голове или на стене. Оказывается, я этого ждала. Что со мной такое творится?!

Надо было повернуть назад, пока он меня не заметил. Повернуться и уйти. Нет, убежать. Это парень из моего сна. Из моего будущего. Человек, который возьмет моего ребенка и уйдет в огонь. Он сам дьявол. Чего же я стою как вкопанная?!

— Сара!

Она не шевелится, и я иду к ней. Прохожу десять метров, и тут она оживает.

— Стой. Ближе не подходи. Голос у нее неуверенный.

— Я просто поговорить хочу…

— Мне нечего сказать.

— Это ты, да? Ты меня там нарисовала. Зачем ты нарисовала меня на стенке, чтоб все видели?!

— Сам знаешь. Сам знаешь, что ты делаешь. Голос у нее тихий и ровный, но я слышу в нем

яд. Она меня ненавидит. Считает подонком.

— Не знаю! Ничего я не знаю!

Делаю шаг к ней. Она пятится и наклоняется за камнем.

— Не подходи!

— Сара, я ничего не знаю. Я тебе ничего не сделал. Я тебя не понимаю. Но про Новый год я тоже…

Теперь она меня слушает, еще как слушает.

— Что ты «тоже»?

— Я их тоже вижу — числа. Везде люди с первым, вторым и третьим числом, их тут тысячи. Сара, будет беда, еще какая!

— Какие числа?!

— Ну числа, которые видишь, когда на кого-то смотришь. Ты же понимаешь.

Тут до меня доходит, что она на меня смотрела и сейчас смотрит. Наверное, мое число лезет ей прямо в глаза.

— Какие числа? — повторяет она. — Что ты несешь?

— Даты смерти. Ну ты меня понимаешь. Ты их тоже видишь.

— Хватит! Не вижу я никаких чисел! Ты меня не знаешь! Ты ничего про меня не знаешь!

А я думаю: «Вот и нет. Я вижу, как далеко тянутся твои годы. Я чувствую тебя рядом, чувствую, как мы любим друг друга».

— Замолчи, — говорит она. — Не говори ничего. Уйди.

— Кроме тебя, меня никто не понимает! Ну пожалуйста, давай поговорим!

Она поднимает руку и бросает в меня камнем. Загораживаюсь руками. Поздно. Он задевает меня по макушке.

— Черт! — кричу я.

Сгибаюсь пополам, пытаюсь передышать приступ боли, все заволакивает черным и красным. Поднимаю голову и вижу, как Сара исчезает в переулке.

Выпрямляюсь, но больно так, что меня аж к земле прижимает, будто гирей. Ковыляю слепом за Сарой, шатаюсь как пьяный.

Длинные ряды домов, стоящих вплотную друг к другу. Между рядами позади домов — проулки. Сары — ни следа, поэтому я уже решаю сдаться и тут вижу на свалке у обочины гору банок из-под краски. Приглядываюсь к домам, кажется, одна калитка покачивается.

Она еле держится на петлях. Дворик за калиткой в полном хламе, дом еще хуже: окна или выбиты, или заставлены фанерой, на крыше не хватает черепицы. Неужели тут живут?

Прислоняюсь к стене напротив и гляжу на дом. Если стоять и не шевелиться, голова не так болит. Лицо чешется. Трогаю его пальцем — кровь.

У окна что-то движется. Я не вижу, что это и кто это, но там явно кто-то есть. Как быть, постучаться в заднюю дверь? Обойти спереди? Подождать?

Стою, думаю, и тут дверь открывается. Оттуда выходит какой-то тип. Высокий, тощий — тот самый, из машины. Шагает ко мне, и в руке у него бейсбольная бита.

Стою так, чтобы меня не было видно, у окна наверху. Оно приоткрыто на несколько сантиметров, так что мне все слышно. Винни я разбудила, но уговаривать его выйти не пришлось: он сразу увидел, как я перепугалась.

— Что ты тут делаешь? — говорит он. — Вали отсюда.

— Там, в доме, одна девушка, мне с ней поговорить надо.