Рейчел Уорд - Числа. Трилогия

Он подсаживает нас в автобус, потом помогает выйти, и дальше мы идем вместе — рядом, но не касаясь друг друга. Я сошла с ума. Я сошла с ума, мне надо держаться от него подальше. Только куда мне еще деваться? Кто в этом восьмимиллионном городе впустит меня к себе?

— Вот тут мы и живем, — говорит он. — О, свет включили.

— Здесь?

Он останавливается у домика-новостройки. Три окошка горят — веселые желтые квадратики, одно внизу, два наверху. Домик совсем крошечный. Спереди короткий забор и металлическая калитка, с которой облезает краска. Сад набит садовыми скульптурами — каменными гномиками, ветряными мельницами и прочей фигней. Адам замечает, как я на них пялюсь.

— Это бабуля, — объясняет он. — Она у меня слегонца того.

— А, ясно.

Адам открывает калитку, и я качу коляску по тропинке. Он толкает входную дверь, но она заперта, так что он лезет за ключами. Потом наступает такой момент, когда он заходит внутрь, поворачивается за порогом и берется за перед коляски, чтобы втащить ее по ступенькам, и я опять думаю: Господи, что я творю? Куда угодно, только не сюда, с кем угодно, только не с ним! А он смотрит на меня сверху вниз и берется за коляску, с него течет, и он улыбается. А я думаю: ничего, можно и тут побыть, можно и с ним. Это же только до завтра.

Мы затаскиваем коляску в прихожую. Мия спит, закинув ручки за голову.

— Можно мне в ванную?

— Конечно, она прямо по лестнице. Бабуля, наверно, спит наверху.

— О, спасибо.

Сара уходит, а я завариваю чай и обшариваю шкафчики — ищу, чем бы ее угостить. Шаром покати, только старая пачка печенья и банка томатного супа.

Когда Сара спускается вниз, то выглядит уже лучше, чем когда уходила.

— На голове у меня черт-те что. Драный еж, а не прическа, — говорит она. — Состригу все на фиг.

— Хочешь, прими ванну, вода уже нагрелась. Вымой голову и посмотри, что получится.

— Ванну? Правда можно ванну?! У Винни вечно горячая вода кончалась…

Она оглядывается на коляску в прихожей.

— Я ее постерегу, буду тут, если она проснется, — говорю. — Все будет нормально. — Понятия не имею, как обращаться с маленькими. — Тебе, наверно, чистая одежда нужна. Хочешь, найду что-нибудь. Бабулино, не мое. — При мысли о ней в моей одежде у меня внутри все тает.

— Нет-нет, не нужно. Просто ванну.

— Сейчас устрою, — говорю и лечу наверх. Плещу пену для ванны под струю из горячего к рана. Комната тут же наполняется сладкой химической вонью. Лезу в шкафчик, добываю самое лучшее полотенце. В смысле, большое и чистое.

— Спасибо.

Сара стоит на пороге. Она шла за мной.

— Да ладно тебе. Есть хочешь? У меня тут суп…

— Да. Честно говоря, умираю с голоду.

— Сейчас разогрею. Поешь после ванны.

Тут мы протискиваемся мимо друг дружки, и я не сдерживаюсь и торможу рядом с ней. Она махнет городом, гарью и машинами и немытой кожей. Кайф. Она так близко, что мне бы даже шевелиться не понадобилось, чтобы поцеловать то местечко, где шея переходит в плечо.

— Спасибо, — повторяет она, и я понимаю, что ей неловко, тесно, она хочет, чтобы я ее пропустил.

Вот я и ухожу, и при этом старательно не думаю о том, как она не спеша раздевается, как ступает в пенную воду, ложится и закрывает глаза… Нет уж, я заставляю себя заняться нормальными делами, открываю банку с супом, выливаю в кастрюльку. Потом кладу открывашку и наваливаюсь животом на кухонный стол, притискиваюсь взбесившимися причиндалами к твердому пластику. Меня всего колбасит. Не думай об этом. Не ходи туда. Только я все твердею, твердею, твердею, потому что думаю только о том, как бы вжаться кое во что другое, мягкое, податливое. Рот заливает слюной, я закрываю глаза и прислушиваюсь к шорохам наверху: как ее кожа скрипит о пластиковое покрытие ванны, когда она устраивается поудобнее, как включается душ, как булькает вода в сливе и по трубам.

Вода сливается. Блин! Она помылась и сейчас придет!

Встаю — да где там, вскакиваю. В голове слегка плывет.

Не подавай виду. Разогревай суп, быстро.

Зажигаю газ под кастрюлькой и только успеваю схватить полотенце, чтобы занавесить перед штанов, как появляется Сара. Она обмоталась одним полотенцем, а другим повязала голову, как тюрбаном. Выглядит совсем малявкой — никакой косметики, просто чистая розовая кожа. Розовые ноги, розовые ступни, розовые руки, розовые пальцы. Что-то я к такому не готов. Она видение, ангел. Не могу глаз отвести.

По-моему, она не замечает, что со мной от нее творится.

— Правильно ты сказал, — говорит она, промокая волосы, — шмотки у меня грязнющие. Можно одолжить что-нибудь? Твое, например.

— Ага, ага, сейчас принесу.

Суп едва не перекипает. Отворачиваюсь, чтобы налить его в тарелку. Дружок мой так и выпрыгивает из джинсов, приходится занавешиваться полотенцем, даже когда я ставлю тарелку с супом на стол перед Сарой.

— По-моему, хлеба у нас нет. Могу поискать крекеры, — говорю.

— Не надо. Все прекрасно. А ты поешь?

— Нет, спасибо. Пойду поищу тебе одежду.

В своей комнате я отыскиваю подходящую футболку и спортивный костюм, но что касается трусов — не могу же я дать ей свои, они не годятся. Рыться в бабулиных вещах тоже не дело. Начнем с того, что она спит в своей комнате, да даже если бы не спала — нет, лучше сразу застрелиться.

Тащу охапку шмоток вниз. Мия проснулась, и Сара держит ее на руках и показывает ей бабулину дребедень на каминной полке. Глаза у Мии совсем круглые. Она задевает ладошкой полированную деревянную шкатулку, которая стоит на самом видном месте. Сара отступает на шаг.

— Не трогай, Мия, — говорит она. — Не трогай эти красивые штучки. — Тут она хмурится. — А что это, кстати?

— Прах моего прадедушки. Бабуля без него никуда.

Сара отходит еще на шаг, морщится:

— Фу.

— На, — говорю и протягиваю ей одежду, — посмотри, подойдет? Пока мы твою постираем.

Мия слышит мой голос и поворачивает голову. И тут она весело взвизгивает. Мы этого не ожидали. Не успев ничего подумать, я протягиваю к ней руки.

— Можно, я ее возьму? — спрашиваю я Сару. Она прибалдела не меньше меня.

— Да, наверное.

Беру тяжеленькую Мию в руки и неловко держу.

— Придержи ей голову сзади, чтобы не запрокинулась. — Сара берет мою ладонь и кладет как надо.

Лицо малышки у моего плеча. Я выгибаю шею, чтобы разглядеть ее.

— Привет, — говорю.

Она пристально смотрит на меня. Сердце опять сжимается — ее число как удар. Почему такое крошечное, такое красивое существо должно умереть?

Мия трогает мне лицо — на обожженной стороне — и вдруг крепко хватает за щеку.

— Мия, нельзя так делать, ему так больно! Дай, я возьму ее.

Сара шагает ко мне, хочет забрать Мию.