Джейн Лителл - Отнять всё

– Так она умерла довольно молодой?

– Да, совсем еще молодой.

Вторая часть длилась дольше, чем я ожидала. Перед продолжением оратории каноник произнес великопятничную проповедь. Удивительно, что Роберту нравится такая музыка. Я-то с детства много просиживала на больших музыкальных представлениях. Слышала однажды и Танино исполнение – она очень красиво пела в этой оратории. Я не ожидала, что Роберту так сильно понравится. Наконец прозвучали последние слова.

Каноник попросил нас встать и спеть гимн, и на этом все кончилось. У выхода я взяла Роберта под руку. Похоже, ему это доставило удовольствие. Мы двинулись вниз по каменным ступеням навстречу вечерней прохладе.

Май

Я на работе уже три недели. Устаю смертельно; такое впечатление, будто мир отгородился от меня какой-то оболочкой – мягкой и плотной, и мне никак ее не преодолеть. Я как-то читала статью про одну энергичную даму из Нью-Йорка, которая через две недели после рождения первенца вышла на работу и просто из кожи лезла, побивая все рекорды производительности. Неужели такое бывает?

Почему я вообще пошла на повышение? Потому что наш журнал – самое престижное в Британии издание об архитектуре, и потому что Филип Парр пригласил меня домой и дал понять, что если я согласна, должность практически за мной. Только, я уверена, он представлял меня той, прежней Кэти. Я тогда сказала себе – ты об этом столько лет мечтала, если не воспользуешься шансом, будешь потом жалеть. Я даже не подумала, как трудно работать на всю катушку, когда у тебя маленький ребенок.

Кое-как я протянула день в редакции. Вечером, когда Билли уснул, я клевала носом над супом и салатом, Маркус сказал:

– Иди ложись, ты еле живая. Я сам уберу.

Благодарная, я вытянулась на нашей огромной кровати, радуясь перспективе наконец отключиться… и проспала часов пять с половиной – самый долгий непрерывный сон за последние месяцы. Не знаю, почему я проснулась. Маркус лежал спиной ко мне и крепко спал. Я обняла его. Грудь у него поросла шелковистыми волосками, живот – совершенно плоский. Маркус пошевелился, но не проснулся. Электронные часы показывали два пятьдесят семь. Я встала и пошла проверить Билли. Несколько дней назад мы устроили его в отдельной комнате, и я все никак не привыкну. Комнатка уютная, самая светлая в квартире.

Мы живем неподалеку от Бейкер-стрит, в доме постройки тридцатых годов. Такой старомодный дом, с длинными коридорами на площадках, в комнатах полно лишних углов, и, хотя потолки довольно высокие, квартира не слишком светлая, кто-то, пожалуй, сказал бы – мрачная. Никак не соответствует представлениям современных архитекторов о жилище нового типа. Тетя Дженни, сестра моего отца, прожила здесь лет двадцать, а потом уехала в Корнуолл и передала мне аренду и бо́льшую часть мебели. Она мне этим очень помогла, можно сказать, вернула все на свои места. Мне негде было жить. Мы окончательно расстались с Эдди; он сделал очередную безрезультатную попытку бросить пить. Нужно было уносить от него ноги.

Пусть квартира и не очень, но я ее люблю, потому что мне здесь уютно и спокойно: толстые стены не пропускают уличных шумов.

Билли спал блаженным сном – на спине, раскинув ручки. У него славные толстые щечки – так и хочется зацеловать. Когда он родился, меня переполнила исцеляющая любовь, и я поняла: все наладится. Стоило взять его на руки, боязнь не справиться с ребенком сразу улетучилась.

С Маркусом мы познакомились на конференции архитекторов в Ньюкасле. Наша группа обсуждала реконструкцию зданий. Он четко и выразительно аргументировал свои взгляды. Ему явно не нравился руководитель нашей группы – именитый архитектор, за плечами которого была долгая и успешная реконструкция Ист-Энда. Он сколотил на этом целое состояние, и теперь у них с Маркусом разгорелся спор о социальной ответственности архитекторов. Маркус говорил, что цель архитектора – улучшить жизнь для возможно большего числа людей, а не только обеспеченных. Нельзя создавать гетто для бедных и гетто для богатых: сообщества должны быть смешанные. Он побеждал в споре, и большинство группы оказалось на его стороне. Председатель, видевший, как я строчу в блокноте, попросил меня подготовить отчет о дискуссии. Потом мы все пошли пить кофе – кроме Маркуса: он остался что-то писать. Через пятнадцать минут подошел ко мне и протянул листок, на котором с потрясающей ясностью и логикой изложил свои аргументы.

– Для вашего отчета, – пояснил он.

На него нельзя было не обратить внимания – широкое красивое лицо, выразительные синие глаза, тонкий прямой нос. Его записки, наверное, были некоей проверкой, которую, видимо, я прошла: после конференции он нашел меня и спросил:

– Можно я вам как-нибудь позвоню?

Первое свидание Маркус назначил в пабе под названием «Сын вдовы» – шумном и веселом местечке. Сам он жил неподалеку. Мы сидели в уголке у окна, и Маркус кивнул в сторону бара:

– Смотрите. Видите вон те булочки с крестом? [2]

С потолочной балки свисало множество булочек на разных стадиях свежести и окаменелости. Некоторые были пышные и блестящие, другие сморщились и усохли. Всего их там висело больше сотни.

– Каждый год добавляется одна булочка, – сказал Маркус.

– Как удивительно…

– Традиция. У первой владелицы паба, бедной вдовы, единственный сын ушел в море, и его ждали к Пасхе. Она оставила ему одну булочку, но его все не было. Вдова ждала, ждала, а он так и не вернулся. Она не смирилась с его гибелью, и каждый год пекла булочки и одну оставляла ему. Думала, пока она их печет, есть надежда, что сын вернется. Со временем их накопилось много.

– Трогательная история.

– Да. Когда вдова умерла, новые хозяева не стали нарушать обычай. Каждый год в Великую пятницу какой-нибудь моряк подвешивает очередную булочку.

– А они тут не плесневеют?

– Как ни странно, нет. Видимо, из-за специй – только темнеют и черствеют.

Во второй раз Маркус устроил мне экскурсию – показывал свои любимые здания в Ист-Энде. Ему нравятся промышленные постройки, те, которые возводят с конкретной целью: пакгаузы, типографии, зернохранилища. Теперь их превратили в дорогие жилые дома. Маркус с удовольствием разглядывал вместе со мной викторианскую кирпичную кладку, облицовочную плитку и замечательные трубы.

После трехчасовой прогулки и разговоров мы опять зашли в паб, уже другой. Меня покорила неподдельная любовь Маркуса к зданиям. И еще ему очень шли черная кожаная куртка и джинсы. В пабе мы сидели рядом, наши бедра соприкасались. В такую минуту – когда впервые касаешься человека, который тебе нравится, – всегда испытываешь волнение и смущение. И радуешься. Вечер пролетел быстро.