Скотт Сиглер - Ночная жажда

Левая рука, конечно, ни на что не годилась, и парень понимал это. Правда, он еще ни разу не пробовал рисовать левой, но все равно был недоволен.

Он все-таки был правшой.

Давай, давай …

Рекс проснулся весь мокрый, простыни пропитались по́том, дыхание стало прерывистым, а сердце колотилось так сильно, что он почти слышал этот стук. Сон . Но в нем все было таким настоящим…

Он видел, как умирает Джей Парлар.

И от этого его член сделался очень, очень твердым .

Отвратительно, ужасно, плохо . Сон мерзкий, но теперь ему стало хуже. Прекрати, Рекс, прекрати… Но он не мог…

Он сжимал и разжимал пальцы правой руки, дотрагиваясь до гипса. Он не мог думать. Эти бесконечные «давай, давай» мешали ему сосредоточиться, его мысли просто застывали на месте…

Фонарик упал на пол. Он ухватился за правую руку, дернул, рванул, громко ударил о стол, затем снова потянул и рванул… и затем стало так хорошо… Давай… давай .

Фонарик больше не освещал стол, но это не имело значения; он мысленно представлял себе рисунок – карандашная зарисовка, на которой изображен Джей Парлар, его выпученные и мокрые от слез глаза, нос весь в соплях, рот открыт, он кричит и умоляет, чтобы его пощадили.

Умри, придурок, я убью тебя, я приду за тобой, я приду …

– Ненавижу… тебя… – проговорил Рекс, потом поперхнулся, и все мысли куда-то исчезли. Исчезли все ощущения – все, кроме последнего предсмертного вопля Джея Парлара.

Он вздрогнул. Колени затряслись, левая рука энергично задергалась. Что он делает?!.

Рекс едва успел ухватиться левой рукой за край стола, иначе упал бы. По лбу каплями стекал пот.

Он подобрал фонарик и посветил на свой рисунок. О, нет … он же вылил сперму прямо на перекошенное от ужаса лицо Парлара! Что это все значит? Рекс почувствовал, как на глаза накатились слезы – что с ним такое творится? Почему он вынужден был сделать то, что Роберта ему настрого запрещала? Она ведь говорила, что это большой грех …

В правой руке он ощутил прохладную сырость.

Посветил на нее фонариком.

Гипса на руке не было…

Предплечье покрылось гусиной кожей; оно было все еще липким от пота, который обильно выделялся из-за наложенного гипса. Рекс направил фонарик на пол. Там валялись куски разбитой гипсовой повязки.

Он снова посмотрел на свою правую руку. Потом медленно сжал пальцы в кулак. Место, где на руку наступил Алекс… выглядело отлично. Все стало как раньше. Рука больше не выглядела сломанной. Правда, врач говорил, что гипс придется носить несколько недель…

Он сказал это позавчера…

Рекс внезапно понял, что боли, которые он так долго терпел… его боли, его лихорадка… все это исчезло.

Исчезло!

Но именно сейчас это стало неважно. Ему требовалось срочно вымыться и привести себя в порядок, чтобы Роберта не заметила, что он натворил. Просто уйти, не застелив за собой кровать, означало заработать от нее три удара ремнем. А какое же его ждет наказание, если она увидит, чем он здесь занимался? Тогда ему точно несдобровать. Он в беде, в настоящей беде . Гипс разбился на мелкие кусочки. Он мог бы выбросить их завтра, когда Роберта будет смотреть утренние новости. Схватив несколько влажных салфеток, Рекс торопливо вытер рисунок. Некоторые линии размазались. Сможет ли Роберта понять это? Наверное, нет. Она, в общем-то, никогда не рассматривала его картины.

А гипс был дорогой . Роберта не обрадуется, если узнает, что он разбил его. Рекс быстро осмотрел комнату. Вроде бы всё на месте, ничего подозрительного. Иногда она днями сюда не заходила. Бывало, Рекс даже ночевал в парке и не приходил домой. Однажды он не явился домой две ночи подряд, а она даже не заметила…

Наверное, он мог бы снова это повторить и пойти спрятаться в парке или еще где-нибудь. Возможно, через несколько дней уже можно будет сказать ей, что он случайно разбил гипс. Наткнулся на что-то и разбил…

Рекс вытер нос, залез в постель и укутался в одеяло. Нет, ему не следовало делать эту отвратительную вещь! Правда, теперь он чувствовал себя лучше. Он попробовал выбросить все из головы…

Мысленно представлять себе убийство Оскара, да еще и кончить при этом – нет, больше такого не будет. Это очень плохо, и больше такое не повторится.

Никогда.

Но все-таки… А вдруг Роберта обо всем узнает ?

Рекс затаил дыхание. Невидящим взглядом он уставился на потолок. Одна мысль, совершенно новая и настолько отвратительная, но такая… необычная … вспыхнула в его голове, вцепилась в него и не хотела отпускать.

Ну и что, если Роберта узнает? Ну и что?

Отец Пол Мэлоуни.

Оскар Вуди…

Они оба издевались над Рексом, причинили ему боль. Рекс нарисовал их, и теперь они оба мертвы. Роберта тоже постоянно причиняла ему боль. Значит… он мог бы тоже ее нарисовать .

Может быть, ему больше не стоит никого бояться…

И сегодня вечером он нарисовал Джея Парлара. Интересно, доживет ли тот до утра?..

Рекс закрыл глаза и заснул с улыбкой на губах…

Шестидесятисемилетняя Тиффани Хайн выглядела ни днем старше. Брайан подумал, что в ее квартире пахнет именно так, как и должно пахнуть в доме пожилой дамы – несвежими фиалками, детской присыпкой и лекарствами. У нее оказался высокий мягкий голос и вьющиеся седые волосы. Она была одета в желтый с цветочками халат и розовые шлепанцы. Глаза ее выглядели ясными и сосредоточенными – как у любого ребенка. По краям их окружало множество морщинок. Сейчас ее лицо выражало неприкрытый страх.

Она была стара, но выглядела проницательной. Она выглядела нормальной , и Брайану отчаянно верилось в то, что она окажется нормальной.

Пукки и Тиффани уселись на застеленный покрывалом диван. Брайан встал поодаль, у окна гостиной, которое выходило на Джири-стрит. Там, на противоположной стороне виднелся автофургон, на крыше которого умер Джей Парлар. Брайан поморщился: сильно крутило в животе. Кружилась голова, и ему пришлось опереться рукой о стену, чтобы не закачаться и не упасть. Он решил, что сейчас лучше, чтобы беседу вел Пукки.

– Расскажите нам все с самого начала, мэм, – попросил тот.

– Я уже беседовала с другим мужчиной. В мундире, – ответила Тиффани. – На вас нет мундира. И еще я добавила бы, что вам пора обзавестись новой курткой, молодой человек. Та, что вы сейчас носите, вам уже не идет. Вот если б вы весили фунтов на тридцать меньше, тогда, пожалуй…

Пукки улыбнулся.

– Я инспектор из отдела убийств, мэм. Мы не носим мундиры. Но я действительно съедаю слишком много пончиков.

Бабулька улыбнулась. Это была настоящая, хотя немного робкая улыбка. Видимо, то, что ей довелось увидеть, поразило ее до глубины души.