Лорен Бьюкес - Сияющие

С трудом вытаскивает пальто из-под тела. Вытирает лицо тыльной стороной ладони и видит, что она вся в крови. Придется сначала принять душ, только затем он сможет пойти и сделать то, что нужно. Привести шестеренки в движение, чтобы могло случиться то, что уже случилось.

Он впервые возвращается в Гувервилль после своего побега и попадает во время, которое предшествовало тем событиям. Теперь все воспринимается менее значительным. Люди кажутся глупее и мрачнее, словно марионетки, наспех обернутые неумелым кукольником серыми мешками кожи.

Еще раз успокаивает себя, что он вне подозрений, его никто не разыскивает. Пока. Тем не менее Харпер избегает своих обычных нычек и через парк идет другой дорогой, держась поближе к воде. Ту хибару находит быстро. Женщина на улице снимает белье: пальцами на ощупь ведет по веревке, упирается в запятнанную сорочку, а потом в одеяло, густо заселенное вшами, от которых даже ледяной водой не избавиться. Она проворно и аккуратно складывает каждую вещь и отдает стоящему рядом мальчугану.

– Мама, здесь кто-то есть.

Насторожившись, женщина поворачивается в его сторону. Судя по тому, что она даже не пытается скрыть выражение тревоги на лице, она слепая от рождения. Задача сразу становится совсем неинтересной и скучной. Интрига пропадает. Хотя какой интерес для него может представлять женщина, которая уже мертва?

– Прошу прощения, мэм, что беспокою вас в такой прекрасный вечер.

– Денег у меня нету, – отвечает женщина. – Ежели ты пришел поживиться. Видели таких…

– Так ведь наоборот. Я пришел просить о некотором одолжении. Ничего особенного, но я готов заплатить.

– Сколько?

Харпера забавляет примитивность ее рассуждений.

– Собираетесь торговаться? Даже не спросили, чего я от вас хочу.

– Что ж тут непонятного? Того же, чего и другим надо. Не волнуйтесь. Я отошлю мальчика на станцию просить милостыню. Не помешает вам.

Он сует ей деньги в руку. Женщина вздрагивает.

– Мой друг появится здесь через час-другой. Вы должны передать ему весточку и это пальто. – Он набрасывает одежду ей на плечи. – Оно должно быть надето на вас. Именно так он вас и узнает. Его зовут Бартек. Запомнили?

– Бартек, – повторяет она. – А какая весточка?

– Я думаю, этого достаточно. Поднимется шум, вы услышите. Вам только нужно назвать это имя. И не вздумайте взять что-нибудь из карманов. Я знаю, что там лежит; если хотя бы одна вещь пропадет, я вернусь и убью вас.

– Зачем говорить такие вещи при ребенке?

– Он будет свидетелем, – Харперу нравится, что именно так и произойдет.

Дэн с Кирби идут по подъездной дорожке мимо аккуратно подстриженного газона, на котором выставлен предвыборный плакат: «Голосуйте за Билла Клинтона!» Рейчел обычно выставляла плакаты сразу всех партий – просто так, чтобы отличаться. А активистам, ходящим по домам, говорила, что будет голосовать за фанатиков и экстремистов. А сама обвинила в ребячестве Кирби, когда застукала ее за телефонным розыгрышем – та объясняла престарелой даме, что необходимо держать все бытовые приборы завернутыми в алюминиевую фольгу, чтобы предотвратить проникновение радиоактивного излучения со спутников.

Из дома доносятся приглушенные детские голоса. Наружным стенам не помешал бы слой свежей краски, но все внимание посетителей быстро переходит на выставленные на крыльце горшки с оранжевой геранью. Дверь им открывает вдова детектива Майкла Вильямса – улыбчивая, но уставшая.

– Привет! Извините, тут ребята… – Ее слова прерывает детский крик:

– Мааа-аам! У него вода горячая!

– Одну минуту. – Она скрывается в доме и тут же возвращается, ведя под локти двух мальчишек с водяными пистолетами в руках. Трудно сказать точно, но, скорее всего, лет шести-семи.

– Мальчики, поздоровайтесь.

– Здрасте, – бормочут они, не поднимая глаз, но младший успевает вскинуть невообразимо длинные ресницы и окатить ее молниеносным взглядом. Кирби радуется, что с утра надела шарф.

– Молодцы! Спасибо, теперь идите играть во дворе. Можете взять садовый шланг. – Пацаны берут старт с места и мгновенно, с гиканьем и торжествующими воплями, развивают скорость запущенной ракеты. – Заходите, я заварила чай. Вы, должно быть, Кирби? Я – Шармейн Вильямс.

Женщины обмениваются рукопожатиями.

– Спасибо вам, – успевает произнести Кирби, пока они все вместе проходят в дом, такой же аккуратный и ухоженный, как сад.

Кирби понимает, что такой порядок – это вызов. Со смертью же какая главная проблема? Неважно, что произошло – убийство, сердечный приступ или автомобильная авария, – главное, жизнь продолжается.

– Даже не знаю, может ли что-нибудь из этого пригодиться. У нас лежит, только место занимает, а ребята забрать в отделение отказываются. Так что, честно сказать, вы делаете мне большое одолжение. И мальчишки обрадуются, что им целая комната освободится.

Они входят в маленький кабинет с окном, выходящим на аллею позади дома. Комната забита картонными коробками, которые уставлены до потолка вдоль стен и занимают большую часть пола. Напротив окна располагается войлочная доска объявлений, где разместились семейные фотографии, вымпел «Чикаго Буллз», голубая лента участника соревнований по боулингу между отделениями полиции Чикаго 1988 года, а понизу в ряд выстроились старые лотерейные билеты, как свидетельство стабильной невезухи.

– Пытался выиграть на номер своего значка? – делает вывод Дэн, внимательно рассматривая доску. Оставляет без комментариев фотографию, где мужчина лежит на клумбе в позе распятого Христа, как и поляроидный снимок целого мешка отмычек и статью из «Трибьюн» под названием «Смерть проститутки», которые противоестественным образом оказались рядом с достопамятными семейными вещицами и реликвиями.

– Да, именно, – хмурится Шармейн при виде стола и набора инструментов, который даже разглядеть трудно под слоем бумаг; а особенно полосатой кофейной чашки, на дне которой выросла плесень.

– Пойду принесу вам чаю, – протирая чашку, говорит женщина.

– Странно тут, – произносит Кирби, обводя взглядом разложенные и разбросанные свидетельства расследований человеческих страданий. – Такое ощущение, что здесь живут духи и привидения. – Она поднимает стеклянное пресс-папье с голограммой парящего орла и возвращает на место. – Ну точно.

– Ты говорила, что тебе нужен доступ. Это он и есть. Майк расследовал немало убийств женщин и хранил записи всех своих дел.

– Разве такие вещи не хранятся как улики?

– Хранятся самые важные предметы и документы: окровавленный нож, показания свидетеля. Это как в математике: нужно показать ход решения, все наработки, но в процессе накапливается огромное количество вещей, и не все находят свое применение. Например, показания, которые никуда не ведут, или улика, которая оказывается неважной, не относящейся к делу.