Дэвид Хофмейр - Дорога ярости

Не так давно. Может, даже вчера.

Он быстро выпрямляется, отступает к стене – в тень – и вжимается спиной в крошащийся бетон. Замирает и прислушивается. Темно и холодно. Пугающая пустота. Ни звука, только ветер воет снаружи.

Адам ждет. Пять минут. Десять. Вслушивается, не раздастся ли шорох шагов. Ему не привыкать ждать и сидеть тихо. Он входит в состояние, похожее на транс – как тогда, когда едет на мотоцикле. Смотрит прямо перед собой, а боковым зрением отслеживает все, что происходит в комнате. Сердце колотится у него в груди. Слух настороженно ловит каждый скрип.

Наконец он кивает себе. Удовлетворенно вздыхает и отходит от стены.

Адам располагается на ночлег прямо посреди этого запустения, на пыльном полу, кутаясь в только что выданный спальник. Ему холодно. К коже прилип песок. Адам натягивает одеяло до подбородка, устраивается поудобнее и лежит, не смыкая глаз, слушая, как на улице воет ветер, а в золе шуршат тараканы.

Он вспоминает о дубе. И костях в земле.

Он думает о Кейне, о Леви, о Фрэнке.

Сон не идет.

Ночь будет долгой. Полной свиста камней и шума в голове. Последняя ночь перед гонкой. Ночь перед началом новой жизни.

От волнения у него сводит живот. Адам целый день ничего не ел. Он вглядывается в темноту широко раскрытыми глазами. Потолок в потеках цвета сепии похож на старинную карту. Пар клубится у губ Адама.

Он старается не думать ни о чем. Чтобы голова была ясной.

Что-то прошуршало по полу. Адам в мгновение ока вскакивает и, опершись на локоть, вглядывается в темноту. Лысая крыса. Заметил краем глаза. Большая, розовая, страшная, как смертный грех. Замерла у разбитого окна в лучах лунного света. Таращится на Адама, шевелит усами. Потом несется прочь вдоль стены. В углу сворачивает, шмыгает под дверь и скрывается из виду.

Адам содрогается от отвращения, поплотнее укутывается в одеяло и снова ложится.

И тут замечает над собой два глаза. Яркие, белые, они таращатся на него сверху сквозь щель в полу.

– ЭЙ! – кричит Адам и вскакивает на ноги. Отшвыривает одеяло и бежит к двери. Наверху скрипят половицы, хлопает дверь, и кто-то с топотом мчится по лестнице.

Адам захлопывает дверь, и петли вылетают из стены, вырывая куски гнилой рамы. Дверь со свистом вываливается наружу и с грохотом рушится на пол, подняв облако пыли и обломков. Адам отпрыгивает назад и кашляет. Сердце бешено колотится. В ушах гудит.

Думай, Адам!

Двери больше нет. Теперь между ним и лестницей нет никаких преград.

Снова слышится топот. Адам, щурясь, вглядывается в полумрак. В коридоре что-то падает с глухим стуком. Адам хватает трехногий стул, заносит его над головой и ждет. Сперва держит стул за ножки, но потом перехватывает и берется за спинку, чтобы он не сразу развалился от удара.

Снаружи доносится шорох шагов.

– ТЫ КТО? – кричит Адам, и голос его дрожит.

Ни слова в ответ. Гробовая тишина. Лишь темнота и тень. Адам слышит собственное дыхание.

Наконец из темного коридора доносится высокий голосок:

– А ты кто?

Адам снова прячется в тень.

– Я не отвечу, пока тебя не увижу.

Раздается шарканье, и из мрака вырисовывается силуэт. Мальчишка, закутанный во что-то темное. Глаза у него сверкают. В руке нож: лезвие блестит в лунном свете.

– Вали отсюда, это мое место, – сплевывает пацан.

Ему от силы лет тринадцать. Бритая голова, как у всех ездоков перед гонкой. Веснушки. Светлая кожа. Мальчишка перекидывает нож из руки в руку. Глаза у него горят. Наверняка долго тренировался, чтобы запугивать врагов. Что ж, это действует.

– Ловко у тебя с ножом получается, – замечает Адам, разглядывая парнишку.

– А ты думал, – прикидываясь крутым, бросает тот.

Адам опускает стул. Ладонью стирает со спинки пыль.

– Все равно же ты не станешь его использовать. Это запрещено.

Мальчишка ничего не отвечает, по-прежнему сжимая нож в руке. Ногти у него обгрызены до мяса.

– Ты же знаешь Законы? – допытывается Адам.

– Еще бы, конечно. Плевать я на них хотел.

– Кто бы сомневался.

Парнишка неуверенно смотрит на Адама, словно не может решить, как быть, потом, легонько тряхнув головой, прячет нож в карман.

Адам улыбается.

– Меня Адам зовут. Можно я тут переночую? Мне некуда идти. Больше.

Мальчишка с невозмутимым видом отвечает:

– Натаниель Скай. Зови меня Натом.

– Нат. Извини за дверь.

Паренек пожимает плечами и смотрит на Адама большими и круглыми, как луна, глазами.

Снаружи в заколоченное окно первого этажа ветер стучит голой веткой дерева, и Нат оборачивается, будто ждет, что сейчас в комнату ворвется новый враг.

Адам смотрит на трубку под левым ухом Ната.

– Едешь завтра?

Нат окидывает его взглядом.

– Как видишь.

– Сколько же тебе лет?

– Двенадцать.

– Двенадцать! Да ты еще салага.

Нат пожимает плечами.

– Тебя не пустят с ножом, – продолжает Адам.

Нат прикрывает рукой карман.

– Мне его папа подарил. Перед смертью. Он тоже когда-то был гонщиком. Сказал, пригодится. Всадишь, мол, по самую рукоятку.

– Бред какой-то.

– По-твоему, мой отец говорил бред?

– Нет. Я лишь хочу сказать, что если Полковник узнает… Тебя отключат!

Нат качает головой.

Адам смотрит на него.

– Ты же знаешь, что это значит, верно?

– Ну а то. Чокнешься. Если вообще не помрешь.

– И ты не боишься?

Нет ответа.

– А как же остальные гонщики? Если они увидят у тебя нож… вряд ли им это понравится.

– Папа говорил, плевать на них. Есть кое-что пострашнее других гонщиков. Такие уроды, с которыми лучше не встречаться. Вот для них и нужен нож.

– И кто же это?

– Бандиты, волки… и все такое прочее. Или даже накода .

Адам слышал о них. Кто же не знает накода. В детстве Фрэнк рассказывал ему страшные истории про дьявола, демонов… и накода, которые едят человечину. Адам потом не мог заснуть. Но сам Фрэнк никогда их не видел. Ни разу.

– Говорят, они хуже бандитов, – добавляет Нат. – Если пустыня тебя не убьет, то прикончат накода.

Адам смотрит на мальчишку.

– Я слышал, они людоеды.

– Точно. Воины накода сожрут твое сердце. Вырвут из груди.

Адам качает головой и указывает подбородком на камин.

– Ты разводил огонь?

– Может, и я.

– Ну так давай снова его разожжем и согреемся.

Адам и юный Нат располагаются на ночлег в пыльной комнате. Лежат, слушают дыхание друг друга и кашляют от дыма. Смотрят на тлеющие угли, стараясь заглушить боль одиночества. Адам вспоминает, как они с Фрэнком болтали ночи напролет, пока дрова не превращались в угли, а потом в золу.

Адам поглядывает на Ната и с удивлением понимает, что чувствует ответственность за него. Он ворочается в своей жесткой постели, раздосадованный тем, что никак не может заснуть, а значит, завтра на гонке он будет как выжатый лимон, и эта мысль окончательно прогоняет сон. Адам знает, что завтра он должен быть сильным, чтобы справиться с любыми трудностями, которые принесет этот день.