Франк Тилье - Атомка

— Как ты думаешь, зачем убийца засунул в морозильник одежду? И когда он это сделал: до или после смерти жертвы? Может быть, это символическое для преступника действие и…

Они с Шене были друзьями. Иногда обедали вместе, раз или два в месяц пропускали по стаканчику. Судмедэксперт не довольствовался тем, чтобы добросовестно провести вскрытие, ему нравилось чувствовать себя тесно связанным со следствием, обсуждать его ход с полицейскими, знать, чем кончилась история, участие в которой ограничивалось для него первой страницей, — до последней он никогда не доходил.

— Нет тут ничего символического! Думаю, жертва, пока находилась снаружи, была в одежде. Конечно, надо будет посмотреть все вещи повнимательнее, когда они оттают, но разрезы на джинсах и рубашке позволяют предположить, что убийца не раздевал Гамблена перед тем, как пытать его. По-моему, тот разделся сам уже внутри камеры.

— Ну-ка, объясни, не понимаю.

— Ты никогда не подбирал бродяг, умерших от холода? Некоторых из них находят совершенно голыми, а одежда лежит рядом. Как правило, такое случается во время сильных морозов, и называется это «парадоксальным раздеванием». Человек утрачивает ориентацию, ему начинает казаться, будто без одежды станет теплее. В большинстве случаев это происходит непосредственно перед полной потерей сознания. Такое поведение связано с дисфункцией гипоталамуса, части мозга, которая регулирует температуру тела. Иными словами, мозг от переохлаждения начинает барахлить, а жертва в результате — делать или говорить бог знает что…

Люси смотрела на свое отражение в оконном стекле, за которым медленно кружились снежные хлопья. Были бы девчонки сейчас здесь, они, визжа от радости, нацепили бы куртки и варежки, побежали на улицу… Потом стали бы лепить снеговика, кидаться друг в друга снежками и хохотать, хохотать…

Она печально вздохнула и спросила, не оборачиваясь:

— Сколько времени он умирал?

— Порезы на первый взгляд поверхностные, он должен был потерять сознание, когда температура тела опустилась ниже двадцати восьми градусов по Цельсию. Все происходило довольно быстро, потому что вокруг него было минус восемнадцать. Конечно, точнее скажут графики, но думаю, что все кончилось не больше чем за час.

— Это долго — час.

Шарко разогнулся, потер ладонь о ладонь. Все нужные снимки уже сделаны, все запечатлено навеки, теперь можно будет рассматривать фотографии, когда захочется: днем, ночью, в таком ракурсе, в другом… Нет никакого смысла оставаться в этой проклятой комнате. Пусть тут действуют криминалисты. Люди в белых комбинезонах закрыли все двери, включили электронагреватели, установили над морозильником мощные лампы, зажгли их тоже. Можно было бы ускорить процесс с помощью электросушилок или газовых горелок, можно было бы… а если бы таким образом оказались сдуты, уничтожены следы?

В свете прожекторов кристаллы льда искрились, и от этого нагота покалеченного тела казалась еще более ужасающей. Эта ледяная пещера стала последним пристанищем Кристофа Гамблена, и он сжался в комок, словно хотел в последний раз согреться. Шарко снова подошел к морозильной камере, сунул голову внутрь, всмотрелся в замерзшего и нахмурил брови:

— Я брежу или там действительно на льду, под локтями, что-то нацарапано?

Люси, глядя в затянутое тучами небо, молчала. Шене шагнул вперед, встал рядом с комиссаром и наклонился:

— Ты прав, он пытался что-то написать…

Выпрямившись, судмедэксперт приказал техникам:

— Ну-ка, помогите нам вытащить тело наружу, не повредив его. Быстренько, пока лед не растаял.

Они принялись «отклеивать» труп Кристофа Гамблена, не ожидая помощи Люси и стараясь действовать как можно аккуратнее. Наконец им удалось оторвать тело от промерзшего пола с минимумом потерь: так, несколько лоскутков кожи. Комиссар попытался расшифровать нацарапанное на льду:

— Похоже, тут написано… тут написано «ACONLA»… но некоторые буквы частично стерлись…

— Тут может быть не «C», а «G», — заметил Шене, — и не «L», а «I», тогда получается «AGONIA», то есть «агония». Или, на позднелатинском — «тревога», «томление», «страдание»… Это же вполне отвечает тому, что он испытывал, правда?

Закон защищает личность, человека, облеченного плотью, но не защищает плоти как таковой: тело превращается в объект, с юридической точки зрения не слишком определенный, — не вполне предмет, но уже и не личность. В глазах закона Кристоф Гамблен больше не был личностью — только телом. Час за часом аутопсия места преступления обнажала самые интимные уголки его прежнего существования: кто-то беззастенчиво обшаривал его ящики, кто-то перебирал бумаги и счета, кто-то, стремясь узнать, с кем и когда он встречался в последнее время, опрашивал соседей и близких…

Для того чтобы выяснить: дом, в котором жил Кристоф Гамблен, принадлежал его разведенному отцу, а машина была куплена в кредит, — долго копать не пришлось. Приступили к составлению списка абонентских договоров на оказание тех или иных услуг… На всех недавних фотографиях журналист был с женщиной — той, что снималась в шляпе и с тещиным языком, — или с друзьями, скорее всего на каких-нибудь домашних вечеринках. Всех этих людей предстояло допросить. Осиротевшую собаку Гамблена работники Общества защиты животных увезли в приют, там она будет ждать, не заберет ли ее кто-нибудь из близких погибшего хозяина. Полицейские рылись в личной жизни убитого, исследовали его досуг, изучали его постельное белье — пока они не переворошат весь дом, не успокоятся.

Люси и Шарко оставили коллег работать на месте преступления, а сами где-то около часа дня отправились в центр Девятого округа столицы — в редакцию «Высокой трибуны». Адрес нашелся на служебных визитках жертвы, и, возможно, именно там, в редакции, Кристофа видели в последний раз. Робко начинался снегопад, они ехали друг за другом, каждый на своей машине, часом позже припарковались на подземной стоянке вблизи бульвара Османа и вместе поднялись на поверхность.

Ветер трепал шарфы, прорывался внутрь станций метро, снег и рождественское оформление придавали Большим бульварам праздничный вид. Люси печально смотрела на большие красные шары, подвешенные над дорогой.

— В Лилле мы с девочками всегда наряжали елку первого декабря, я сама делала адвентские календари с сюрпризами и дарила им… На каждый день до Рождества по сюрпризу…

Она сунула руки в карманы и замолчала. Шарко не знал, что сказать. Знал одно: во время праздников и школьных каникул им обоим бывало особенно тоскливо, а рекламные кампании игрушек становились — опять-таки для обоих — просто адом. Любой шорох, любой звук или запах ассоциировался у Люси с тем или иным воспоминанием о дочках, любой возвращал ей девочек, и крохотные язычки пламени все загорались, загорались, загорались…