Ирвин Шоу - Ночной портье

Я признался, что нет.

– Ладно, ничего не поделаешь, – вздохнул Генри, – в наши дни это уже не редкость. Но все-таки, чтобы такое случилось в нашей семье… Отец перевернулся бы в гробу. Но Берт – славный малый, каждое Рождество присылает детишкам гостинцы из Калифорнии. Не знаю, правда, как бы я его встретил, вздумай он приехать сюда.

Наша замужняя сестра Клара жила в Чикаго, у нее уже двое детей. Знаю ли я об этом, поинтересовался Генри.

– Знал, что она замужем, но о детях ничего не знал.

– Мы совсем растеряли друг друга, – со вздохом проговорил Генри. – В наше время семьи распадаются. Через несколько лет уйдут и мои дети, и мы с Магдой останемся вдвоем у телевизора. – Он горестно покачал головой. – Где мои радостные мысли о счастливом будущем? Правда, что-то и радует. Эти ублюдки наверху не возьмут у меня сына, чтобы он погиб в одной из их проклятых войн. Что это за страна, где надо благодарить Бога, что у тебя нет сына? Вот тебе и счастье. – Он опять покачал головой, как если бы завел разговор о том, чего лучше не касаться. – Выпьем еще?

Передо мной стоял почти полный стакан, но Генри заказал еще два коктейля. Вскоре он напьется. Возможно, тут и крылась разгадка, но я знал, что лишь этим всего не объяснишь.

– Клара живет хорошо, – продолжал Генри. – По крайней мере, так она пишет, когда соизволит осчастливить нас письмом. Ее муж – важная шишка в биржевой маклерской фирме. У них своя яхта на озере. Представляешь, а? Но хватит о нас. Как твои дела?

– Поговорим после ужина.

В ресторане Генри заказал обильный ужин.

– Как насчет бутылки вина? – спросил он, широко улыбаясь, словно его осенила весьма удачная мысль.

– Как хочешь, – ответил я, хотя и видел, что от вина ему станет еще хуже. Но я с детства привык, что всегда решает он.

За ужином Генри почти ничего не ел, налегая на вино. Порой, вспомнив, что он как-никак глава семьи, он пытался отрезветь, вскидывал голову и говорил строгим голосом, сидя очень прямо. В один из таких моментов он потребовал, чтобы я поведал ему о себе.

– Где ты был, что делал? Что привело тебя сюда? Как я понимаю, ты нуждаешься в помощи. Я небогат, но сумею наскрести…

– Ничего не нужно, Хэнк, – поспешно перебил я. – Деньги для меня не проблема.

– Вот как? – горько усмехнулся Генри. – Ты так думаешь?

– Послушай, Хэнк, – сказал я, наклонившись к нему через стол и понизив голос, чтобы привлечь его внимание. – Я очень далеко уезжаю.

– Далеко? Куда же? Ты всю жизнь куда-то уезжаешь.

– На этот раз совсем иное. Я уезжаю, быть может, очень надолго. Сначала в Европу.

– Работа в Европе?

– Не совсем.

– У тебя нет работы?

– Не задавай, пожалуйста, лишних вопросов, Хэнк. На неопределенное время я уезжаю. И не знаю, сумеем ли мы когда-нибудь снова увидеться. Может, и нет. Но я хочу поблагодарить тебя за все, что ты для меня сделал. Хочу сказать, что очень ценю это.

– А, ерунда, Дуг. Забудь об этом.

– Нет, не забуду. Ведь отец умер, когда мне было всего тринадцать лет.

– Отец оставил после себя небольшую страховку, – с гордостью заметил Генри. – Небольшой, но замечательный страховой полис. Нельзя было ожидать этого от рабочего на заводе. Человека, который зарабатывал на жизнь своими руками. Однако он прежде всего думал о своей семье. Что было бы со всеми нами, если бы не его страховка?

– Я не об этом.

– Слушай бухгалтера, когда дело касается страховки.

– Отца-то я плохо помню. Я был ребенком и редко видел его. Как мне кажется, домой он по большей части приходил лишь затем, чтобы поесть. Мне трудно припомнить даже его лицо.

– Его лицо? – повторил Генри. – Лицо честного, твердого человека, который никогда не сомневался в себе. Лицо прошлого века. Чувства долга и чести выражали простые черты этих лиц. Но отец дал мне плохой совет, – продолжал он, несколько трезвея. – Тоже из прошлого века. Все поучал меня: «Женись пораньше, парень». Ты помнишь, что он постоянно читал Библию и водил нас в церковь. Лучше жениться, чем обжигаться на девчонках, твердил он. Вот я и женился рано, послушал старика. С его страховкой или без нее, а обжигаться все-таки лучше.

– Хватит, ради Бога, о страховке.

– Как скажешь, братец. Ты же пригласил меня на ужин. Ведь ты угощаешь, правда?

– Конечно. Хватит об отце. Он мертв. О матери тоже говорить не будем – и ее нет в живых. Они работали не покладая рук, чтобы поднять семью. И вот один из нас вещает на радио для педерастов, другой – пьянчуга-бухгалтер, тоже лезет из кожи, чтобы поднять семью. Я это говорю в утешение отцу – у него была своя вера. Что ж, у Клары есть яхта, у нашего диктора Берта – мальчики с пляжей Калифорнии, у меня – бутылка, – он расплылся в глуповатой улыбке. – А у тебя что, братец?

– Пока еще не знаю.

– Еще не знаешь? – гримасничая, воскликнул Генри. – Тебе сколько, тридцать два или тридцать три года? И все еще не знаешь? Счастливчик, у тебя, выходит, все впереди. А вот у меня, помимо бутылки, еще совсем плохие глаза. Можешь представить себе слепого бухгалтера? Так вот, лет через пять я с голой задницей окажусь на улице!

– Боже мой! – вскричал я, потрясенный совпадением. – По той же причине меня отстранили от полетов!

– Вот как, – произнес Генри. – А я-то думал, что ты разбил какой-нибудь самолет или переспал с женой своего босса.

– Увы, – вздохнул я. – Все дело в чертовой сетчатке. Она-то и доконала меня.

– У всех нас глаза ни к черту, – по-дурацки захихикал Генри. – Фатальный порок семьи Граймсов. – Он снял очки и протер слезившиеся глаза. Вдавленный след на переносице походил на глубокую рану. Глаза его без очков казались пустыми, лишенными всякого выражения. – Но ты заявил, что едешь в Европу. У тебя богатая бабенка? Она везет тебя?

– Ничего подобного.

– Послушай моего совета – найди себе такую. Роман для души – это ерунда. Вот я совсем в другом положении. Моя жена презирает меня.

– Никогда не замечал этого, Хэнк. – И в самом деле, на снимке его жена Магда не походила на женщину, презиравшую кого-нибудь. Я несколько раз встречался с ней, и она производила впечатление благожелательной, уравновешенной женщины, пекущейся о благополучии своего мужа.

– Ты не понимаешь, братец, – с горечью проговорил Генри. – Она явно презирает меня. Хочешь знать почему? Да потому, что по ее высоким американским меркам – я никчемный неудачник. Она не может купить себе нового платья, а ее подруги покупают. Дом наш уже лет десять не ремонтировался. Мы задолжали за телевизор. У нас старенький автомобиль. Я лишь бухгалтер, а не компаньон фирмы. Считаю чужие деньги – и только. А ты знаешь, что хуже всего на свете? Чужие деньги…

– Хватит, Хэнк, прошу тебя, – остановил я его. Трудно было вынести, да еще за обедом, такую волну самобичевания, хорошо еще, что его не слышали за соседним столиком.