Ирвин Шоу - Ночной портье

– О, наш Джек правоверный, – вмешалась Эвелин. – Голос Пентагона. Какая ерунда!

– Если бы вы видели документы, их день за днем кладут мне на письменный стол, вы бы не назвали мои слова ерундой.

– Мистер Граймс, – повернулась ко мне Эвелин с холодной улыбкой, – вы не варитесь в нашем вашингтонском месиве. Вы представляете здесь неиспорченный американский народ. Позвольте же нам услышать из ваших уст простую мудрость масс…

– Эвелин, – остановил ее Хейл, как видно, хотевший сказать: «Он же наш гость».

Я с раздражением взглянул на нее, недовольный тем, что она провоцирует меня, испытывает в своих не совсем невинных целях.

– Неиспорченный представитель считает, что эти разговоры – просто дерьмо собачье. – Я вспомнил при этом, как она сидела голая в темноте на краю постели со стаканчиком виски в руках и говорила мне, что все в Вашингтоне актеры, играющие положенные им роли. – Вы люди несерьезные. Для вас это лишь игра. А вот для неиспорченных, как вам было угодно назвать их, это уже не игра, а сама жизнь, и налоги, и всякие другие тяготы, которые для вас не существуют. Ваши разногласия значат не больше, чем цвет формы у бейсбольных команд. Он нужен только для того, чтобы знать, какая из команд ведет в счете. А по существу, все вы играете одну и ту же игру. – Я сам внутренне удивлялся тому, что говорил им, ибо никогда прежде не высказывал ничего подобного. – Если вас переманят в другую команду, то вы сбрасываете с себя прежнюю форму и облачаетесь в новую, пытаясь подняться повыше.

– Позвольте задать вам вопрос, Граймс, – учтиво обратился адвокат. – Вы голосовали на последних выборах?

– Да, сделал такую глупость. Но не намерен повторить ее снова. Это занятие недостойно взрослого человека.

– Простите меня, друзья, – вмешалась Эвелин. – Вот уж никак не думала, что среди нас такой простодушный политический философ.

– Я вовсе не полностью против того, что им было сказано, – заметил адвокат. – Но мне непонятно, почему уж так плохо быть верным своей команде. Если она впереди, конечно, – засмеявшись, добавил он, довольный своей шуткой.

В этот момент конгрессмен поднял голову, оторвавшись от своих подсчетов. Если он слышал что-нибудь из того, о чем сейчас говорилось, то не подавал виду.

Да и вряд ли вообще вникал в споры на подобные темы в последние десять лет.

– Итак, все точно подсчитано. Эвелин выиграла триста пятьдесят пять долларов пятьдесят центов. Мистер Граймс – тысячу двести семь долларов. Прошу вынуть чековые книжки.

Проигравшие выписывали чеки, сопровождая это обычными шутками, особенно в адрес Хейла, который привел игрока, обчистившего их. Но никто не проронил больше ни слова о том, что говорилось только что о нашем житье-бытье.

Засовывая чеки в бумажник, я старался выглядеть как можно более невозмутимым. Мы вышли гурьбой, беспорядочно толклись, прощаясь с конгрессменом и известным журналистом, которые вместе уселись в такси. Адвокат взял Эвелин под руку, говоря, что им по пути и он довезет ее. Хейл уже сел в машину, а я задержался на минутку, глядя, как адвокат с Эвелин отъезжали со стоянки. До меня донесся ее низкий грудной смех, когда они исчезали в темноте улицы.

Хейл молча вел машину Когда мы остановились на перекрестке у светофора, он спросил:

– Как долго ты пробудешь у нас?

– Пока получу паспорт.

– Затем куда?

– Погляжу по карте. Куда-нибудь в Европу.

Сменился красный сигнал светофора, и Хейл резко рванул вперед машину.

– Боже мой, – с надрывом произнес он, – как бы я хотел уехать с тобой. Уехать куда глаза глядят. – Говорил он, словно узник, завидующий человеку на свободе. – Наша столица – сплошное болото. Взять хотя бы Бенсона, этого ничтожного сладкоречивого ублюдка из Пентагона, который был сегодня с нами. Ты счастлив, что не на службе у правительства.

– О чем ты говоришь? – спросил я, действительно озадаченный его словами.

– Если бы ты состоял на службе и кто-либо из сослуживцев слышал твои излияния сегодня вечером, а потом настучал на тебя начальству…

– Ты имеешь в виду то, что я говорил о партиях и голосовании? – спросил я, стараясь придать своему вопросу иронический смысл, хотя на самом деле был несколько обеспокоен. – Так то была шутка. Или, во всяком случае, говорилось несерьезно.

– Не шути в этом городе, дружок, – мрачно заметил Хейл. – И уж, по крайней мере, с этими людьми. Они таких шуток не понимают.

– А я уж хотел было остаться и прийти в следующую субботу.

– Не надо. Уезжай как можно быстрее. Я и сам готов уехать хоть к черту на рога.

– Мне, конечно, неведомо, как работает ваш департамент, но почему ты не можешь попросить, чтобы тебя перевели куда-нибудь в другое место?

– Просить-то я могу, – сказал Хейл, разминая сигарету, – и, наверное, попрошу. Но на службе меня считают ненадежным. И в оба присматривают за мной круглые сутки.

– Ты ненадежный? Вот уж никогда бы не подумал.

– Два года я находился в Таиланде. Отправил оттуда пару докладов по не совсем надлежащим каналам. – Он горько рассмеялся. – Ну, и меня вежливо убрали. Дали прекрасное место в департаменте с красивой секретаршей, даже увеличили жалованье. Со мной обошлись любезно лишь благодаря моему проклятому тестю. Но урок был ясен, и я запомнил его. Будь пай-мальчиком, а не то… – Он снова хрипло рассмеялся. – И подумать только, что я когда-то праздновал свое поступление на дипломатическую службу. А служба оказалась такой бессмысленной. Те доклады, что я составляю… Я похлопываю себя по плечу, словно отважного правдоискателя, смелого глашатая истины. Да разве на страницах моих докладов не то же самое, что найдешь в каждой нашей газете? – Он со злостью смял сигарету и выбросил ее. – Мы живем в век адвокатов-ловкачей Бенсонов, которые от рождения приучены подниматься по сточным канавам. Хочу откровенно признаться в том, что временами происходит со мной. Бывают дни, когда у меня такое ощущение, словно я весь в дерьме. Я чищу зубы, полощу рот, моюсь, но ничто не помогает.

– Мне-то казалось, что ты живешь замечательно.

– Прикидываюсь, – тоскливо признался Хейл. – Должен прикидываться. А на самом деле я безупречно одетый лжец. У нас правительство лжецов, и у каждого из нас вдоволь практики. Вот и я, счастливый государственный чиновник, муж, зять, счастливый отец двух детей… Ах, для чего я говорю об этом? У тебя, наверно, достаточно и своих неприятностей.

– Но если тебе так плохо и служба совсем не по душе, то почему ты не уйдешь? Не займешься чем-нибудь другим?

– Чем? Продавать галстуки?

– Ну, может, и что-нибудь дельное подвернется, – бодро возразил я, не упомянув все же о свободном сейчас месте ночного портье в Нью-Йорке. – Уйди, осмотрись несколько месяцев и найдешь.