Александр Варго - Цинковый поцелуй

За одиноким ужином он опять размышлял о кознях конкурента; потом поплелся к телевизору – сериал, к счастью, вроде заканчивался; потом набежали отпрыски со своими наиважнейшими проблемами – Светка, лежа на диване перед телевизором, только ехидно на него поглядывала: мол, я целый день занималась твоими детьми, давай и ты поисполняй родительские обязанности…

Короче говоря, про хреновину Славик вспомнил, только отправившись спать в свою комнату (уже пять лет, после рождения Лешки, у них были разные спальни и ночные визиты Светки становились все реже; впрочем, ни ее, ни его этот факт ничуть не расстраивал).

Пентаграмма лежала, раскинувшись на ковре во всю ширь, и Славику показалось, что блестит она сильнее, чем раньше. Но это, скорее всего, был лишь эффект освещения, люстра светила куда как ярче, чем тусклая лампочка без абажура в вагончике. И вдруг он вспомнил, где и когда видел точно такую пентаграмму – воспоминание всплыло именно сейчас, когда она лежала горизонтально и под ногами.

Ну, точно, так и есть… Тот же размер, только та была деревянная… И форма точно та же… правильный пятиугольник… Абсолютно правильный… Симметричный…

Это случилось в Баболовском парке – в самом удаленном, заросшем и заброшенном из царскосельских парков. После разрушившей тут все до основания войны в первую очередь восстановили известные на весь мир дворцовые ансамбли и, соответственно, окружавшие их парки. А Баболовский дворец до сих пор лежал в руинах, и парк – огромный, в две с лишним сотни гектаров, – постепенно превращался просто в дикий лес. Ну, может, в лесопарк – в лес, пересеченный геометрически правильными линиями дорожек… Причем дальняя, примыкавшая к дачному поселку Александровская, часть парка была самой дикой и заросшей. А в поселке отдыхали каждое лето дети Славика от первого брака.

Они и вытащили в один прекрасный августовский день приехавшего к ним Славика в парк за грибами. Грибов он не нашел, да и вообще не слишком любил это занятие. Зато обнаружил очень любопытное местечко.

На крохотной укромной полянке был выложен из ровненьких березовых, с руку толщиной, полешек точно такой пятиугольник. Рядом остатки небольшого костерка. Но самое интересное было в самом центре пентагонона – там лежала небольшая, с куклу Барби, фигурка. Из розового воска? стеарина? – Славик не слишком знал, чем они различаются. Фигурка была грубо вылепленная, черты лица схематичные. Но мужская, в этом не было никаких сомнений – первичный признак гордо целился в проплывающие по небу игриво-белые облачка.

«Вот так, – подумал Славик, – вот так оно и бывает… Выходишь воскресным днем поискать грибов с чадами и находишь неизвестно что… Кто-то ведь сидел тут ночью – а зачем иначе костер? – и занимался самой натуральной черной магией… Наверняка в полночь, самое подходящее время для таких темных игр… Но кто?.. Подростки, ворожащие над фигуркой нелюбимого учителя?.. Глупые, начитавшиеся дурных книжек детишки, для которых это просто очередная веселая хохма?.. Или кто-то, знающий, что он делает, и верящий в действенность всего этого?»

А может, он подумал совсем не то, за полгода мысли, пришедшие в тот момент в голову, изрядно подзабылись. Но Славик прекрасно помнил ощущение брезгливого неприятия, охватившее его немного спустя, когда он подошел еще ближе, к самой границе пятиугольника и пригляделся к фигурке.

Нет, не так. Сначала он просто удивился, а секунду спустя инстинктивно протянул руку – взять, вытащить из фигурки крохотный клинок – зачем? Алешке? Нет уж, спаси и сохрани от таких подарочков… И только потом, осознав до конца, что увидел, отдернул руку и отшатнулся сам.

Клинков было три. Не иглы, не гвозди – именно клинки, аккуратно и тщательно сделанные копии то ли мечей, то ли кинжалов, то ли еще какого колющего оружия – лезвия были почти не видны, исчезая чуть не по самую рукоять в фигурке. Один лилипутский меч был воткнут в сердце восковой жертвы; другой, насколько Славик понимал в анатомии, – в печень; а третий, вбитый глубже других, подрубал основание мужского органа… Именно при виде третьего клинка у него впервые мелькнуло чувство, которое как его ни называй: отвращение, омерзение, брезгливое негодование – имело в основании своем самый обычный липкий страх…

Если первый порыв – взяться пальцами и вынуть клинок – угас инстинктивно, словно сам собой, то второй – разрушить, растоптать мерзкую игрушку – Славик подавил сознательно. Он медленно отступил назад, так и не шагнув внутрь пентагонона – словно там, под обманчивым прикрытием зеленого мха, таилось гнездо ядовитых тварей… Отступал, пятясь, как будто опасаясь повернуться спиной к зловещему пятиугольнику. И развернулся, только когда тот окончательно исчез за сплетением ветвей… А совсем рядом, в полусотне метров, звучали радостные голоса скрытых деревьями детей, отыскавших очередной гриб.

Им он не сказал о странной находке. И потом ничего никому не рассказывал. Два-три раза за минувшие месяцы Славик вспоминал и размышлял об увиденном – и больше всего его мучил вопрос: кого же все-таки изображал тот восковый человечек – неверного мужа, удачливого соперника в любви, вконец опостылевшего начальника?

И очень хотелось узнать, как у прототипа фигурки сейчас обстоят дела с печенью, с сердцем и с потенцией…

Пентаграмма на полу выглядела безобидно, хотя и казалась, за исключением материала, точной копией той, лесной. Может, потому, что вокруг были не деревья, выглядевшие в тот давний момент безмолвными, загадочными, зловещими, – была издавна привычная, чтоб не сказать осточертевшая, обстановка. И из-за стены раздавались знакомые до тошноты звуки – Светка выкатывала секции складного дивана.

А может, уверенности добавили двести грамм водки, выпитые во время и после ужина – на работе Славик не позволял себе ни капли. Он обогнул пятиугольник (наступать внутрь почему-то не захотелось), подошел к своему рабочему столу и, взяв сувенирный, тоже бронзовый, увесистый ключ, вернулся к трофею. У него появилась мысль – простая, здравая и логичная мысль: штука просто разновидность гонга.

Ну, точно… где-то он слышал, что в японских храмах колоколов нет, только гонги… Славик не знал, правда, какой они в Японии формы… Но почему бы и не пятиугольные?..

И он с размаху стукнул по пентаграмме, ожидая снова услышать длинный и чистый звук – почему бы, собственно, и не собирать таким звоном верующих к молитве? Бронзовый пятиугольник звякнул коротко, глухо, неприятно…

«А-а-а… ну конечно… она ведь лежит на полу, и пол тут же гасит вибрацию… так… Но пардон, там она тоже не была свободно подвешена… лежала, опираясь на доску и на весы… так какого черта она тогда звенела?»