Патрисия Корнуэлл - Ключевая улика

— Если вы не против, я бы хотела взглянуть. — Указываю на содержимое пластиковых контейнеров.

— Конечно. — Чанг берет мазок со стальной раковины. — Да, запашок есть, вы правы. И это вещество серого цвета. Молочно-серого. — Он засовывает аппликаторы в пластиковую трубку и помечает синий закручивающийся колпачок маркером.

Все блокноты разлинованы, со склеенным верхом и картонной обложкой, вероятно, куплены в тюремном магазине, где блокноты на пружинах не продаются, потому что проволоку можно превратить в оружие. Страницы исписаны стихами и прозой вперемешку с забавными рисунками и скетчами, но большая часть заполнена дневниковыми записями. Судя по всему, Кэтлин методично и скрупулезно вела дневник, и мне бросается в глаза отсутствие записей за последние дни. Пролистывая блокнот за блокнотом, убеждаюсь, что она последовательно вела подробные ежедневные записи, начиная с того времени три года назад, когда ее вернули в женскую тюрьму штата Джорджия за непредумышленное убийство. Но никаких записей после 3 июня, когда она исписала последний листок — с обеих сторон, четким почерком:

3 июня, пятница

Дождь, словно плетью, хлещет мир, который я потеряла, а вчера ночью, когда ветер ударил по стальной решетке на моем окне, звук был прямо как вой согнутой пилы. Нестройный, потом визгливый, как у натянутых стальных проводов. Как какое-нибудь металлическое чудовище. Как предостережение. Я лежала тут, слушала громкие металлические стоны и думала: «Что-то надвигается».

Я почувствовала это в пищеблоке за ужином пару часов назад. Не могу описать, что это было. Ничего осязаемого вроде взгляда или замечания, просто какое-то ощущение. Но могу сказать точно: что-то затевается.

Все они жевали это месиво из загадочного мяса и не смотрели на меня, будто меня там и не было, будто они скрывали какой-то секрет. Я не разговаривала с ними. Не видела их. Я знаю, когда надо никого не замечать, и они знают, что я это знаю. Здесь все всё знают.

Думаю, дело в еде и внимании. Люди убьют из-за еды, даже плохой, и убьют из-за кредита, жалкого «зачета», даже незаслуженного и глупого. Я опубликовала те рецепты в «Инклинге» и не дала кредита, потому что они точно того не заслуживали, да и в любом случае выбор был не мой. Решение принимала не я, и… да, я беспокоилась из-за того, что виноватой сделают меня. Здесь и небольшая провинность становится значительной. Что еще — не знаю. Мой журнал только что вышел — и вот, такая перемена.

Нас здесь шестьдесят, а микроволновка одна, и мы все готовим одно и то же на Маминой экспериментальной кухне. Мамина экспериментальная кухня — это про меня и мое кулинарное творчество. Так они обо мне отзываются, другие заключенные. Или отзывались. Больше, может, и не будут, пусть даже угощения и моя идея. Без меня, моей изобретательности никаких угощений и не было бы вовсе. Кто бы еще мог придумать такое, когда тут и работать не с чем — все одно и то ж, дерьмо и снова дерьмо.

Берем дерьмо в продмаге. Берем дерьмо в столовке. Говядина и сырные палочки, тортильи и порционное масло — я научила превращать их в поп-стикеры. Печенье «поп-тартс», булочки с ванильным кремом, клубничный «кулэйд» — получаем клубничный торт. Да, теперь его делают все, но только потому, что первой сделала я.

Мне все равно, кто что себе навыдумывал, — рецепты-то мои! Кто кого обучил искусству выемки ванильного крема из булочек? Кто кого научил взбивать этот крем с «кулэйдом», чтобы приготовить розовую глазурь? Кто показал им, как растворять «поп-тартсы» и растирать печенье в воде (воссоздание и обновление, как я постоянно им повторяю), а потом готовить в микроволновке?

Джулия Чайлд Тюремная [36] Д ж у л и я Ч а й л д — американский шеф-повар французской кухни, соавтор книги «Осваивая искусство французской кухни», ведущая на американском телевидении. , вот кто. То есть я. НЕ ВЫ! Я сделала это все, потому что прожила здесь дольше большинства из вас. Мои рецепты стали частью легенды, они стали чем-то вроде цитаты, клише или пословицы, происхождение которой давно забыто, а потому ее растаскивают все, кто только может, и прячут в своих невежественных умишках.

«Хорошего человека найти нелегко» — это не Фланнери О’Коннор  [37] О’ К о н н о р Ф л а н н е р и (1925–1964) — американская писательница. Автор «готических» романов и рассказов о сельской жизни американского Юга, одушевленных религиозным пафосом и расцвеченных комическими штрихами. придумала, была такая песня. «Дом, разделившийся сам в себе, не устоит» — это не Линкольн, это Иисус [38] В Евангелии от Марка сказано: «Если царство разделится само в себе, не может устоять царство то; и если дом разделится сам в себе, не может устоять дом тот» (Мк. 3: 24–25). . Никто не помнит, откуда что пошло, и все хватают и пользуются. Крадут.

Я делала, что мне говорили, публиковала рецепты — мои рецепты — и не давала кредита никому, включая — вот же ирония! — себя саму. Это меня обманули. Все вы, дующиеся, хмурящиеся, лопающие свою баланду в холодном молчании, как будто это с вами обошлись несправедливо. За вашим столом нет места для меня, потому что его берегут для другой.

Только не думайте, что я не знаю, откуда ноги растут. Леммингов ведут в море . [39] Л е м м и н г и — относятся к отряду грызунов подсемейства полевковых семейства хомяков. Считается, что в отдельные годы, когда численность леммингов очень резко возрастает, зверьки следуют друг за другом или за одним из леммингов — «проводником» к пропасти или берегу воды, где и гибнут.

Свет гасят в пять. И вновь приходит тьма.

Помня о глазах и ушах за открытой дверью камеры, я ничего не говорю о том, что прочитала, как и о том, что здесь недостает по крайней мере одного блокнота-дневника с записями после 3 июня и, что еще важнее, после ее перевода в блок «Браво». Я не верю, что она вдруг перестала писать, тем более после того, как ее лишили привычного окружения.

В последние две недели она, напротив, должна была писать еще больше, поскольку ничего другого ей и не оставалось в этой крошечной камере, из окна которой не было видно абсолютно ничего, а телевизор показывал плохо. Кэтлин была изолирована от других заключенных и работы в библиотеке, от журнала и доступа к электронной почте. Что такого она могла написать, чего нам не следовало знать? Вопросов много, но я ни о чем не спрашиваю и не говорю о том, как поразила меня метафора про леммингов, которых ведут в море.

Быть может, лемминги — это другие заключенные, и если так, то кто их вел? Я мысленно представляю Лолу Даггет с неприличным жестом в адрес Тары Гримм — вполне возможно, что это она подстрекала стучать ногами по дверям. Дерзкая, агрессивная, несдержанная и недалекая. Кэтлин боялась ее. Но не Лола Даггет виновата в том, что Кэтлин лежит мертвая на кровати. И не из-за Лолы другие заключенные начали избегать Кэтлин в столовой. Откуда в других отсеках могли узнать, что думает или говорит Лола Даггет и с кем она не в ладах? Она точно так же изолирована и заточена в своей камере наверху, как и Кэтлин.