Дин Кунц - Судьба Томаса, или Наперегонки со смертью

— Ты не боишься мертвых людей, — продолжил я.

— Нет. Они просто… такие грустные.

— Ты сильная девочка, я знаю. И от этого становишься еще сильнее.

Она отвела глаза, словно похвала смутила ее, потом вновь встретилась со мной взглядом.

— Мистер, у меня к вам столько вопросов…

— С этим придется подождать, Верена.

Она кивнула и посмотрела на Бу, который присоединился к нам.

Никогда раньше не видела животное-призрака.

— Я подозреваю, что он находится со мной все последние месяцы ради этой ночи. Думаю, это означает, что по какой-то причине я не смогу вывести вас из этого места, и тогда собака станет вашим проводником.

Мои слова встревожили ее:

— Нет, нам нужны вы.

— Может, и нет, раз у вас есть Бу. Так его зовут.

— Нет, вы. — Она сжала мою запястье свободной рукой.

— Тебе дали дар, Верена, и он никогда тебя не подведет. Ты можешь подвести дар, но не наоборот. Понимаешь?

После короткого колебания она кивнула.

— Ты должна делать что должна, всегда и без жалоб. Я знаю, ты сможешь. Я знаю, ты сделаешь.

Бу лизнул руку, которой она схватилась за меня.

— Мы должны идти, — продолжил я. — Веди остальных детей следом за мной. А если что-нибудь случится… следуй за собакой. Куда бы он ни повел тебя, не бойся. Он вас не подведет.

Девочка отпустила мою руку и быстро поцеловала в щеку, прежде чем я успел встать.

Я знал, о чем она подумала, эту мысль она уже озвучивала, чтобы успокоить остальных детей: « Если придется, он умрет за нас ».

— Обязательно, если до этого дойдет, — заверил я ее и увидел, что мое обещание она поняла.

В коридор Бу вышел первым, я — за ним, потом семнадцать детей во главе с Вереной. Я повернул направо, к лестнице черного хода, по которой поднялся на третий этаж.

Из толпы, собравшейся на балконе второго этажа, донеслись радостные крики, они прибавляли в громкости и сливались в рев звериной радости, низкопоклонства, обожания. Никогда раньше мне не приходилось слышать, чтобы люди так кричали, и хотя я знал, кто кричит, в реве этом не было ничего человеческого. Я содрогнулся, словно из меня вытащили все кости, и я превратился в морскую медузу.

Оглянувшись, я увидел, что несколько детей остановились, парализованные этим звериным хором. Но Верена подбодрила их, потянула, другие дети подтолкнули, и колонна продолжила путь.

Я уже миновал половину расстояния до лестницы, когда крики стихли, чтобы тут же набрать силу, стать еще громче, более воинственными, более звериными, более восторженными и экзальтированными, чем в первый раз.

Крики эти вызвали у меня два чувства, которые я на моей памяти не испытывал одновременно: дикий ужас и печаль. Ужас от перспективы попасть в руки этих людей, печаль — от осознания, что они отдали все ради наград, которые несла с собой абсолютная продажность, ради связи со своим господином, который во все дни их пребывания на этой земле будет выполнять любое их желание, не сдерживая и не упрекая.

Бу прошел сквозь дверь на лестницу, а я открыл ее, когда какофония чуть поутихла, чтобы в третий раз прибавить громкости, на этот раз до уровня, рвущего барабанные перепонки. А потом, словно дирижер оркестра махнул палочкой, предлагая музыкантам замереть, рев резко оборвался тишиной.

Десятью секундами позже, когда Верена перешагивала порог двери на лестницу, ударил гонг. Я не мог представить себе его размера, потому что звук пошел такой низкий и такой мощный, что от его эха « бонг-онг-онг-онг » завибрировали кости, едва не отсоединившись друг от друга, особняк задрожал, а свет замерцал, как при землетрясении.

В дальнем конце коридора третьего этажа один из потолочных светильников вдруг превратился в лампу, висящую на цепи, с коническим отражателем. И тут же серая гладкость по потолку, обоям, деревянному полу и ковровой дорожке поползла к нам.

Бу ждал на лестничной площадке. Я махнул Верене рукой, предложив следовать за собакой, сказал, что буду прикрывать колонну сзади. «Поторопись, девочка. Поторопись!»

Дети проходили мимо меня на лестницу, а я наблюдал за тем, чего они видеть не могли: еще один из девяти потолочных светильников с низким потреблением электроэнергии трансформировался в допотопную лампу накаливания с коническим отражателем, потом третий, серость быстро надвигалась на меня.

Последний из детей покинул коридор, когда появилась шестая лампа, и я бы последовал за ним, если бы не увидел, как открылась дверь в дальнем конце коридора, скорее всего, на такую же лестницу. Через нее прошел человек. С такого расстояния лица я разглядеть не мог, но по росту, весу, телосложению и походке сразу понял, что это я, Другой Одд. По мере того, как он подходил ближе, я видел, что он полностью мой близнец, за исключением одного: у меня не было оснований сомневаться в словах мистера Хичкока о том, что у демона, которого звали Шестиглаз, на каждой половине лица красуется по три глаза.

Хотя сектантам требовалось семнадцать детей для жестокого жертвоприношения, которое они собирались отпраздновать, Шестиглаз намеревался разобраться исключительно со мной. Если бы я пошел за детьми, то мог привести эту тварь к ним, и мне не хотелось думать, что тогда могло с ними произойти. Я не мог подвергать такому риску тех, кого пообещал защищать, не мог навести на их след демона.

Я стоял у открытой двери на лестницу, наблюдая, как коридор в моем мире становится коридором в Гдетоеще. Шестиглаз приближался, держась за границей перехода.

Силой воли демон вызывал расширение пересадочной станции и отступление моей реальности. В конюшне в Гдетоеще с ее коллекцией отрезанных голов, когда мне захотелось покинуть конюшню, я вернул наш мир, заставил его появиться на месте пересадочной станции аналогичным образом.

Несмотря на мой дар и странную жизнь, которую я веду, в оккультизме я не специалист. Я всегда думал, что изучать этот предмет неправильно, как неправильно использовать для игры на вечеринке гадальную доску. Не стучи в дверь, если не знаешь, кто может ее открыть.

Тем не менее что-то я понимал и не ошибался в предположении, что Шестиглаз жил в черной пустоши, но мог также проникать и в промежуточную реальность, пересадочные станции, которые я называл Гдетоеще. Но в мой мир, мир живых, усилием воли он перебраться не мог. Для этого требовалось, чтобы верящие в Шестиглаза вызвали демона с помощью особых ритуалов и держали в пентаграмме или чтобы кто-то из живых каким-то действием или от слабости пригласил его в свое тело.

Соответственно, я жил в этом мире и мог, оказавшись рядом с пересадочной станцией, переходить в Гдетоеще. Но не мог выйти из Гдетоеще в пустошь. Я не Орфей из греческой легенды, который смог спуститься в ад, чтобы спасти свою любимую жену Эвридику. В любом случае Сторми Ллевеллин в ад не попала. Мне не требовалось ее спасать.