Патриция Корнуэлл - Суть доказательств

Я почувствовала, как вспыхнули щеки.

— У меня нет рукописи, Том. И в моем офисе ее не было…

Он твердо посмотрел мне в глаза и поднял руку.

— Кей, вопрос в другом. В твой офис много чего не попадает, но тем не менее тебе удается отыскать нужное. Рецепт на лекарство, жалобу на боль в груди, суицидальные намерения… У тебя нет права принуждать, зато есть право расследовать. И порой ты узнаешь то, чем люди никогда бы не поделились с полицией.

— Я не могу быть простым свидетелем, Том.

— Ты — свидетель-эксперт. Я и сам не хочу принижать твой уровень.

— Что касается копов, то они лучшие следователи, чем я. И знаешь почему? Потому что они не ждут от людей правды.

— А ты ждешь правды?

— Любой медик вправе рассчитывать на откровенность. Нельзя лечить, если пациент тебе не доверяет, не говорит правды, по крайней мере той, какой он ее себе представляет. Да, большинство врачей рассчитывают на то, что их подопечные им не лгут.

— Кей, это общие слова.

— Я не хочу оказаться в положении…

— Кей, послушай меня. Согласно кодексу, судебно-медицинский эксперт должен исследовать причину и вид смерти и доложить о результатах своих исследований в письменном виде. Толковать это положение можно как угодно широко. Фактически ты наделена правом вести полное расследование. Единственное, чего ты не можешь, так это арестовать кого-то. Мы оба прекрасно понимаем, что полиция никогда не найдет рукопись. Мы также понимаем, что найти ее по силам только тебе. — Он помолчал, глядя мне в глаза, и негромко добавил: — Для тебя, твоего доброго имени это гораздо важнее, чем для них.

Что я могла сделать? Этридж объявил Спарачино войну, и меня поставили в строй.

— Найди рукопись, Кей. — Главный прокурор посмотрел на часы. — Я тебя знаю. Ты подумаешь, поищешь и найдешь. Или, по крайней мере, узнаешь, что с ней случилось. Умерли три человека. Один из них лауреат Пулитцеровской премии, талант которого я глубоко уважаю. Мы должны докопаться до сути дела. Все относящееся к Спарачино докладывай лично мне. Ты ведь постараешься, не так ли?

— Да, сэр, — ответила я. — Конечно, постараюсь.

Я начала с того, что озадачила своих экспертов.

Исследование документов — одна из тех немногих научных процедур, при проведении которых ответ может появиться прямо у нас на глазах. Он конкретен, как бумага, и осязаем, как чернила. К концу рабочего дня в пятницу мы трое, руководитель отдела по имени Уилл, Марино и я, чувствовали себя как выжатые лимоны.

Я и сама толком не знала, что ищу и на что рассчитываю. Наверное, проще всего было бы с самого начала твердо решить, что мисс Харпер сожгла в камине пропавшую рукопись Берилл. Тогда мы могли бы предположить, что Берилл вверила свой труд давней подруге, которая, обнаружив в книге некие разоблачительные откровения, решила скрыть их от мира, предав рукопись огню. Самое главное, мы могли бы заключить, что означенная рукопись, в конце концов, не пропала с места преступления.

Однако ни объем, ни тип исследуемой бумаги сделать такой вывод не позволяли. В нашем распоряжении оказалось несколько обгорелых фрагментов размером не больше десятицентовой монеты, непригодных для изучения с помощью оснащенного инфракрасным фильтром видеокомпаратора. Не приходилось рассчитывать ни на технические средства, ни на химические тесты, поскольку сохранившиеся кусочки представляли собой всего лишь свернувшиеся комочки пепла, настолько ломкие, что мы не рискнули достать их из принесенной Марино картонной коробки. Чтобы не допустить даже малейшего движения воздуха, все двери в лаборатории были закрыты, все вентиляторы выключены.

Работа сводилась к кропотливому поиску разрозненных обрывков, извлечению их с помощью пинцета из коробки и к попыткам разобрать написанное слово за словом. Пока мы установили лишь то, что мисс Харпер сожгла неустановленное количество листов тряпичной бумаги с неким текстом, отпечатанным на машинке с использованием угольной красящей ленты. Бумага, изготовленная из древесной массы, при сжигании чернеет, в то время как бумага из хлопка отличается невероятной чистотой, и ее пепел похож на те самые невесомые белые завитки, которые и были найдены в камине мисс Харпер. Несгоревшие фрагменты позволили определить ее тип. И, наконец, наш последний вывод основывался на том, что уголь не горит. Некоторые слова были представлены полностью и четко выделялись на белом фоне тонких пепельных фрагментов. От большинства же осталось лишь по нескольку букв, так что восстановить целое оказалось не легче, чем докопаться до смысла предсказаний, изложенных на тех крохотных записочках, что хранятся в серединке китайского печенья.

— «Парв», — медленно, по буквам прочитал Уилл. Лицо его осунулось, глаза за толстыми стеклами старомодных очков в черной пластмассовой оправе покраснели, но ему еще удавалось сохранять терпение.

Я добавила часть слова к списку, занимавшему в блокноте не более половины страницы.

— Парв… парв… парвовирус. — Уилл пожал плечами. — Больше ничего на ум не приходит.

— Парв… — повторила я. — Парв… парвеню?

— Парвеню? — хмуро повторил Марино. — Это еще что за хрень?

— Честолюбец, карьерист, — объяснила я.

— Чушь какая-то, — пробормотал Уилл. — Я такими словами не пользуюсь.

— Ими вообще мало кто пользуется, — согласилась я. От постоянного напряжения разболелась голова, а пузырек с аврилом, к несчастью, остался в сумочке у меня в кабинете.

— Слова, слова, слова, — запыхтел Марино. — Никогда в жизни не видел такую чертову прорву слов. А половину их ни разу и не слышал, о чем ничуть не жалею.

Он сидел на стуле, положив ноги на стол, и держал перед собой листок с копией того, что Уилл разобрал на ленте, снятой с печатной машинки Кэри Харпера. Лента была не угольная, а следовательно, листы, сожженные мисс Харпер в камине, вышли не из машинки ее брата. Похоже, романист предпринял еще одну попытку сочинить вторую книгу, но работал неравномерно, наскоками. Большая часть того, что читал Марино, могла показаться бессмыслицей. Я просмотрела текст раньше и сделала для себя вывод, что Харпер, вероятно, искал вдохновение в бутылке.

— Интересно, можно ли загнать кому-то такое дерьмо? — пробормотал лейтенант.

Уилл извлек из пепла очередной фрагмент.

— Стоит какой-то знаменитости отдать концы, — продолжал Марино, — как тут же появляются желающие продать пару страничек. Чаще всего это мусор, который бедняга и показывать-то никому не собирался.

— Ага. Соберут по строчке и издадут как творческое завещание. А назовут, например, так: «Крошки со стола литературного банкета».

— Что?

— Не важно. Здесь больше десяти страниц не наберется, — рассеянно заметила я. — Книгу из этого не составишь.