Джеффри Линдсей - Двойник Декстера

Из переулка выворачивает огромный старый автомобиль, и на мгновение его фары освещают нас. Они словно замирают на мгновение, залив пешехода нежеланным светом, и мы медлим и моргаем от неприятной неожиданности. Потом слышится внезапный «бах» выхлопной трубы и странный лязг разболтавшегося бампера. Машина набирает скорость, безвредно проезжает мимо и исчезает за углом, дальше по улице. Снова становится тихо, ни единого признака жизни в прекрасной темной ночи.

Мы идем дальше, и никто не видит нашу безупречную имитацию небрежной прогулки: во всем районе жители если куда-то и смотрят, так это на экран, и каждый шаг приближает нас к блаженству. Мы чувствуем нарастающий прилив желания, даже потребности, и мы понимаем: это произойдет скоро, хоть и шагаем очень осторожно, чтобы не выказать нетерпения. Приближаемся к дому и ныряем в тень гигантской живой изгороди, которая скрывает «хонду»… и нас.

И там мы замедляем наше движение и осматриваемся, стоя в укрытии, рядом с ржавой машиной. Мы размышляем. Мы так сильно этого желали — и вот мы здесь, готовые взяться за дело, и ничто нам не помешает, но… на сей раз почему-то все иначе. Не только отсутствие лунного света заставляет нас медлить, ждать в тени и задумчиво смотреть на маленький убогий дом. Никакой внезапной слабости духа, угрызений совести или сомнений в бессердечности, бессознательности темного решения. Нет. Проблема вот в чем: в доме — двое, а нужен — только один. Мы должны, обязаны схватить и связать Свидетеля — мы это сделаем и совершим над ним множество удивительных вещей, о которых мечтали так долго, но…

В доме находится еще один человек. Так называемая Э. Его. бывшая жена.

Как быть с ней?

Она может увидеть нас и проболтаться. Но убрать Э. заодно со Свидетелем, отправив ее в бесконечную ночь, нельзя, это противоречит Кодексу Гарри, не соответствует разумному Злу по Заслугам, которое мы до сих пор причиняли и надеемся причинять и дальше. Гибель Э. — незаслуженна, неоправданна, неправильна, это неприятный побочный эффект, мы так не можем… но должны. Но нельзя же… Мы делаем глубокий вдох, чтобы расслабиться. Конечно, мы должны. Ничего другого не остается. Мы принесем Э. свои извинения и покончим с ней быстро. Мы обязаны. Только одно отступление от правил, преступное и достойное сожаления, но иного выхода нет.

Так мы и сделаем.

Мы внимательно смотрим на дом, желая убедиться, что все в порядке. Одна минута, две. Мы ничего не делаем, только стоим, ждем и наблюдаем, настроив свои органы чувств на улицу и на маленький двор перед убогим грязным домиком. Мы ждем малейшего признака, позволяющего заподозрить неладное. Но ничего нет. Мы одни в мире темных стремлений, которые скоро принесут нам блаженство и подведут к счастливому и необходимому финалу этой прелестной ночи.

Три минуты, пять… никаких признаков опасности. Мы снова делаем вдох, чтобы остыть и успокоиться, затем прячемся еще глубже в тень изгороди и крадемся к забору, который отгораживает задний двор. Быстрый беззвучный прыжок, краткая пауза, имеющая целью окончательно удостовериться, что никто ничего не видит, — и мы по-кошачьи пробираемся вдоль стены. Никто и не сможет нас увидеть, кроме как из двух маленьких окошек, одно из которых — высоко над землей и с мутным стеклом. Это окно ванной. Другое, тоже небольшое, приоткрыто сантиметров на пятнадцать, и мы останавливаемся в паре шагов от него и заглядываем внутрь.

Виден слабый свет, исходящий из дальней комнаты, но ни звуков, ни иных признаков присутствия живых существ нет. Мы открываем сумку, достаем и надеваем перчатки. Приготовившись, мы движемся мимо окна на задний двор.

Его дальняя часть перегорожена забором, возле которого буйно разросся молодой бамбук. Побеги тонкие, но уже. метра три в высоту, поэтому и отсюда нас нельзя заметать, и мы вздыхаем спокойнее. Позади дома — маленькое, вымощенное кирпичом патио, на которое ведет раздвижная стеклянная дверь. Между кирпичами проросла трава высотой до икр, у стенки стоит ржавый круглый гриль, пьяно покосившийся набок, без одного колеса. Мы снова замираем и заглядываем в дом через стекло двери. Внутри царит полная тишина, и под ребра тычет серый палец сомнения. Может быть, никого нет дома? Мы так далеко зашли и так хорошо готовились… впустую?

Медленно и осторожно мы подходим ближе, подкрадываемся к двери, ждем, смотрим, слушаем, принюхиваемся, пытаясь уловить хоть что-нибудь — но тщетно.

Мы кладем руку на металлическую раму двери и толкаем ее сильно, но осторожно; дверь подается. Мы открываем ее — на полметра, на метр, каждый раз ожидая по полминуты, стараясь убедиться в отсутствии звуков или иных реакций. Мы в последний раз замираем, вновь прислушиваясь, — и опять ничего, поэтому мы наконец проскальзываем внутрь и притворяем дверь за собой.

Мы стоим на кухне. Ржавый холодильник в углу рядом со старой плитой, потрескавшийся стол, посудный шкаф на стене, покрытая пятнами грязная раковина с текущим краном. Лампа не горит, но в дальнем конце коридора виден слабый отблеск света в комнате. По нашему позвоночнику. проползает легкий предостерегающий холодок, и мы понимаем: там что-то есть. С нейлоновой петлей в руке мы устремляемся вперед, в эту самую комнату с лампой, медленно скользим на свет, чуть не истекая слюной от радостного предвкушения, и нас охватывает восторг при мысли о том, что сейчас произойдет. Мы тихонько встаем на пороге, осматриваемся и осторожно заглядываем в комнату, желая узнать, что нас ждет там, в маленьком круге света…

Все замирает.

Ни дыхания, ни мысли, ни движения. Ничего, кроме ошеломленного, машинального «нет».

Не может быть. Просто невероятно. Никоим образом, не здесь, не сейчас, мы этого не видим и не можем видеть ничего подобного, невозможно, неправильно, не по сценарию…

Но все-таки оно есть. Не двигается и не меняется.

Освещенный одной-единственной тусклой лампочкой, стоит металлический стол. Старый, ничем не примечательный, из какого-нибудь эконом-магазина, с облупленной белой столешницей. А на нем сложено ровными кучками то, что некогда было человеческим телом. Оно аккуратно разрезано, разделено на части, почти идеально оформлено, именно так, как и должно быть, и меня охватывает нереальное ощущение знакомого, но совершенно невероятного комфорта, поскольку я-то прекрасно знаю, что передо мной, — но этого не может быть. Я смотрю, смотрю, смотрю, но ничего не меняется.

Я вижу тело, предназначенное к выносу после того, как кто-то долго и любовно потрудился над ним с ножом и несомненной энергией, все так знакомо и приятно, и причина крайне проста — именно так я бы сделал и сам. Но я-то этого не делал, и никто на свете не способен к стопроцентному подражанию, даже мой брат Брайан, но вот тело передо мной, я хлопаю глазами и смотрю, смотрю — а оно никуда не исчезает и не меняется.