Виктор Пронин - Будет немножко больно (Женщина по средам)

— А как я ее сейчас называю?

— Старухой ты ее называешь... Мамашкой... Кормилицей... Как угодно готов назвать, только не мамой. Совестно тебе, гордость не позволяет, величие! Понял? Величие у тебя выросло в одном месте.

— В каком, интересно?

— В штанах! — полковник подошел к окну и задернул штору. — Сегодня все-таки еще среда, — пояснил он, обернувшись к сыну. — Хотя наш друг, как я понял, делает в среду только один выстрел. Ничто ему не мешало всех вас перестрелять неделю назад. Но он этого не сделал. Не кровожадный, значит. Дал тебе возможность задуматься о жизни... А может быть, покаяться... Как ты считаешь?

— Послушай, ты же все-таки полковник милиции... Неужели ничего нельзя сделать?

— Готов выслушать предложения.

— Ну... — Вадим помялся. — Если действительно были выстрелы, если они были на самом деле... Можно ведь определить откуда стреляли, из чего... Вы же всех убеждаете, что следы всегда остаются, что их нужно только заметить...

— Дураков убеждаем, — полковник махнул рукой. — Следы остаются лишь когда их оставляют. А во всех остальных случаях остаются только жертвы, — он кивнул в сторону окна. — Да еще больничные клиенты. Безногие, безрукие... Интересно, а чего тебя лишат через неделю...

— Головы.

— Вряд ли... Головы у тебя никогда не было. Если я правильно понял этого человека, убивать он вас не хочет... Гуманность проявляет. Живите, дескать, как сможете... Тебе он скорее всего яйца оторвет.

— Как?!

— Отстрелит. Хорошим таким выстрелом... Помнишь, что у Игоря от коленки осталось? Каша. Вот и твои яйца он превратит в кашу. И еще моли Бога, чтоб не промахнулся, чтоб не задел более важные органы... Хотя у тебя более важных и нет вовсе. Ты весь — придаток к собственным яйцам, — полковнику, казалось, доставляет удовольствие потоптаться по самолюбию сына.

— Я бы сам его застрелил, не думая!

— А в чем дело? Вот хороший пистолет, — полковник выдвинул небольшой ящик в стенке и тут же снова задвинул его. — Давай, передвигай затвор и вперед.

— Но ведь можно же по направлению пули определить, откуда она прилетела?

— Выйди на балкон. Оглянись. Ты увидишь сотни, тысячи окон! А коленка вдребезги! Нет направления пули. А машину взрывом тряхнуло так, что она стала поперек дороги... Как она стояла до взрыва? Небольшой поворот корпуса и мы получаем совсем другой дом, другой адрес. Надо идти иным путем... Кого обидели?

— Понятия не имею!

— Что, у вас так много пострадавших, что уж и не знаешь, на кого и подумать?

— Кто ж думал, что они такие обидчивые!

— Это самое глупое из всего, что ты сегодня произнес. Эта девочка, с которой вы позабавились... Она ведь нетронутая была? Я видел, там вся кровать в кровище... Смотреть страшно...

— Лучше бы уж посадили ребят, — Вадим, кажется, был совсем убит.

— Да, — согласился полковник. — Может быть, для них все обернулось бы и не столь безнадежно.

— А как мне быть?

— Я же сказал — бежать. Прятаться. Скрываться. Перейти на нелегальное положение. Передвигаться по жизни короткими перебежками. От окопа к окопу. От подвала к подвалу. Ползком, на карачках, на четвереньках... Как я понимаю, теперь вся твоя жизнь пойдет на четвереньках.

Вадим молча поднялся и вышел. Пашутин слышал, как сын прошел на кухню, как хлопнула дверца холодильника. Когда он, догадавшись в чем дело, бросился вдогонку, было уже поздно — Вадим допивал стакан только что открытой бутылки с водкой.

— Круто.

— Для храбрости, — усмехнулся Вадим.

— Водка храбрости не прибавляет, она гасит чувство опасности. И потом, ты рано начал... Храбрость понадобится тебе через неделю. В среду.

Полковник прошел в свою, самую маленькую комнату и закрыл за собой дверь. Ему нужно было сосредоточиться. Долгие годы оперативной работы, потом следовательской, служба в управлении сделали из него неплохого специалиста, настоящего профессионала. Он мог достаточно надежно просчитывать положения, предугадывать действия противника. Если после первого выстрела Пашутин пребывал в некоторой растерянности, то второй выстрел, сегодняшний, сразу всех поставил на свои места. Начался отстрел. И круглая дыра в заднем крыле опеля стала той последней точкой, которая подвела итог всем сомнениям полковника.

Сколько ни думал Пашутин, сколько ни окидывал мысленным взором всех своих соседей, которых почти не знал, которых знал получше, перед его глазами неизменно возникал седой старик, Иван Федорович Афонин. Последнее время старик явно сдал и допустить, что он затеял стрельбу в собственном дворе, Пашутин не мог. Слишком многое не стыковалось, слишком многое было просто невероятным. Да, он немного поигрался словами с сыном, но с единственной целью — заставить того поверить в серьезность положения. Пашутин прекрасно знал — следы все-таки остаются. И не только материальные следы, они остаются и в душе человека, их надо только суметь увидеть. Тот, кто дважды выстрелил в ближнего, не может остаться прежним, это уже другой человек. У него другая оценка и событий, и самого себя. Но чтобы в шестьдесят лет решиться на стрельбу... Для этого нужно достать человека. А если дело в девочке...

А сколько было в старике злости, страсти, презрения, когда он швырял деньги в лицо полковнику... Нет, его не назовешь угасшим, смирившимся... И что-то он дерзкое тогда сказал, — вспомнил Пашутин. — Что-то он тогда угрожающее произнес... Открыто, с вызовом. Это была его ошибка, он не должен был ни возвращать деньги, ни произносить тех гневных слов... Старик себя выдал, — подумал Пашутин. — Если это и не он, то все равно есть серьезный повод присмотреться к нему повнимательней.

И потом... Что значит выстрелить на таком расстоянии и с таким результатом? Что значит взорвать бензобак... Это боевое оружие, профессиональная работа, большие деньги...

Знал полковник секрет криминальной жизни — ни одно преступление невозможно совершить, не оставив финансовых следов. Именно деньги оставляют самые достоверные, убедительные следы совершённого злодейства. Кто-то вернул долг или потребовал возвращения, кто-то одолжил деньги, положил на книжку, снял с книжки, оформил купчую, продал или купил машину... В любом случае должен возникнуть пусть слабый, почти неуловимый, но резко отличающийся от всех прочих — запах денег. Это может и не дать доказательств, но путь укажет...

Грохот в большой комнате отвлек полковника, и он поспешил выйти. То, что он увидел, не столько удивило его, сколько опечалило — Вадим, сосредоточенно пыхтя, двигал часть стенки, чтобы загородить ею окно, выходящее на балкон. Он не видел стоящего в дверях отца и продолжал в одиночку толкать громоздкий шкаф.

Не сказав сыну ни слова, полковник вернулся в свою комнату и сел к столу. Ему предстояло наметить план завтрашних действий.