Максим Шахов - Дьявольский остров

Ульрика остановила руку военфельдшера в области желудка мальчика.

– У него раньше случались желудочные боли? – спросил Альберт Валерьянович.

– Говорит, что пару лет назад у него тоже болел живот, но тогда все обошлось.

– Дайте мне термометр – сказал военфельдшер.

На градуснике ртутный столбик остановился на отметке: 37.4.

– А теперь, пожалуйста, скажите офицеру, чтобы он точно так же плотно подержал его правую руку, – военфельдшер вставил градусник под правую подмышку.

– А что, разве у другой половины тела может быть другая температура? – язвительно ухмыльнулся Стайнкукер.

– Я прошу вас не комментировать мои действия, я же не спрашиваю у вас, каким образом вы выявляли шведских или норвежских шпионов в нашей доблестной Красной Армии.

– Рабоче-Крестьянской Красной Армии, – поправил батальонный комиссар.

Шпильковский пропустил мимо ушей это замечание. Альберт Валерьянович начал методично ощупывать правую подвздошную область, придавливая мышцы пальцами.

– Вот так и выявляли шпионов, на ощупь, – хмыкнул Стайнкукер.

– Прошу вас мне не мешать, – возмутился военфельдшер, все больше и больше морща свой и так морщинистый лоб.

В кабинете возникла напряженная тишина, даже Ульрика перестала рыдать, она внимательно смотрела на тонкие интеллигентные пальцы Альберта Валерьяновича.

– Ну-ка, градусник, – сказал Шпильковский.

Рыжебородый выполнил требование, и военфельдшер вслух произнес:

– Я так и знал – тридцать семь и пять. Быстрее! Теперь как можно быстрее. Мне нужен спирт, эфир или хлороформ и хирургические инструменты.

Стайнкукер перевел, но слова Альберта Валерьяновича вызвали одно только недоумение у младшего офицера и коменданта.

– Объясните им, что это флегмонозный аппендицит, который в любой момент может перейти в гангренозный. И если не сделать вовремя операцию по удалению червеобразного отростка, то острый аппендицит перейдет в стадию перфоративного. Тогда мальчику уже никакая операция не поможет.

– Ясно, – проговорил Стайнкукер и произнес по-шведски всего два слова.

Ульрика завыла как никогда раньше, комендант побагровел и что-то резко крикнул, и офицер пулей выбежал из кабинета.

– Что-то у вас очень короткий перевод получился, – удивился Альберт Валерьянович.

– Знаете, я таких слов, которые вы мне наговорили, и по-русски-то не знаю. Я сказал им – надо резать, иначе он умрет.

– А куда рыжебородый убежал?

– Начальник, то есть комендант, приказал своему помощнику бежать к ветеринару, а тот живет в центре острова. У него могут быть инструменты, и все прочее.

– Черт, я же не могу долго ждать, – посетовал Альберт Валерьянович.

– Пока у нас есть время на перекур, – сказал Стайнкукер.

– Я не курю, – пробурчал Шпильковский, – и вам не советую, у вас и так уже дыхание тяжелое.

– Это все от здешнего климата. А вот курить, наоборот, полезно. Легкие согревает, – снова оскалился в своей язвительной улыбке Стайнкукер, – в условиях лагеря курение помогает заводить полезные знакомства. Вот, например, угостил папироской или сам угостился, глядишь, и уже с человечком словом перемолвился. Если погнали на тяжелую работу, то пару минуток на перекур каждый охранник разрешит. А тот, кто не курит, тот пускай и дальше надрывается, здоровье свое гробит. Так что в некоторых ситуациях курево выручает.

– Иезуитские у вас рассуждения, молодой человек, – сказал Альберт Валерьянович.

– Ну да, я много повидал в жизни, вернее, чужих жизней у самой их кромки… То бишь у стенки, – неприятным тоном проговорил комиссар.

– Сам, видимо, подводил людей к ней? – резким тоном спросил военфельдшер.

– Было… Все было. – Стайнкукер обернулся к коменданту и по-шведски попросил вывести их покурить.

Тот понимающе кивнул, пробурчал своей сестре, чтобы она осталась с мальчиком.

На улице комендант достал из кармана пачку немецких папирос и предложил русским пленным.

Альберт Валерьянович отказался, он не курил, а вот Стайнкукер взял две папироски, как говорится, «себе и своему товарищу». Одну папироску спрятал в карман шинели. Комендант чиркнул бензиновой зажигалкой.

– Спасибо, – по-шведски поблагодарил Стайнкукер, затянулся, задержал дыхание и с шумом выдохнул дым.

Шпильковский отошел от него подальше. Он смотрел на звездное небо, на белую, словно череп, луну, пробивавшуюся сквозь облака, на берег моря, видневшийся впереди, на прибрежный лед и барашки волн вдали.

– Хорошо? – не то спросил, не то утвердительно произнес Стайнкукер. – А когда-то это была российская земля, – он выпустил клуб дыма, – столица Аландских островов – Мариехамн – гавань Марии. Названа в честь супруги императора России Александра II – Марии Александровны.

– Чего-то вы так восторженно рассказываете? – неприветливо произнес Шпильковский. – Ведь вы же ненавидите императоров, царей, королей. А независимость Финляндии, между прочим, дал товарищ Ленин.

– Ничего, скоро эта земля опять будет нашей… Не смогут же белофинны устоять против доблестной Рабоче-Крестьянской Красной Армии, – последние слова Стайнкукер произнес с едва заметной тревогой в голосе.

– Знаете, – после затянувшейся паузы проговорил Альберт Валерьянович, – курите где-нибудь подальше от меня. Пассивное курение тоже сокращает жизнь.

– Нашу жизнь и так укоротят, – неприятно засмеялся Стайнкукер, – финны скоро лапки над головой подымут, сложат оружие, а нас выдадут на родину. Только там мы не герои, а предатели. СССР не подписал Женевскую конвенцию об обращении с военнопленными, потому что боец Красной Армии не должен сдаваться в плен, последний патрон он должен приберегать для себя, – Стайнкукер бросил окурок на землю.

Комендант тут же резко что-то произнес, и батальонному комиссару пришлось поднять окурок и положить его в карман.

– На родине нас ждет лагерь похуже этого. А может быть, и та пуля, которую мы с вами не пустили себе в лоб… Хотя Финляндия также не подписала Женевскую конвенцию, однако Маннергейм заявил, что все ее положения финны будут соблюдать и даже постараются создать хорошие условия для военнопленных. Это чтобы русские сами сдавались.

– Что-то подобное я читал в местной стенгазете, которая называется «Друг пленного», – сказал Альберт Валерьянович.

– Ну да, это же я все писал, рисовал и клеил.

– То есть вы и тут работаете по специальности?

– Приходится, – признался Стайнкукер. – Я для себя уже решил – надо любым способом оставаться здесь, на Западе, лучше – в Швеции. Светлое будущее в Советском Союзе уже будут строить без нас. Да и у финнов в лагере – лафа, работаешь, если хочешь, в местном коровнике. А дома нас ждет лесоповал до полного изнеможения.