Джеймс Паттерсон - Меня зовут Алекс Кросс

Теперь шла какая-то другая передача, люди смеялись и кричали что-то насчет потери веса. Может быть, это и разбудило его.

В эти дни ему постоянно сопутствовала паранойя. Адам целую неделю не выходил из квартиры. Он отключил все телефоны, жалюзи были закрыты в любое время суток, а мусор скапливался у двери черного хода. Адам забил эту дверь в ту ночь, когда ему не удалось уснуть ни на секунду.

Были вещи, которые Адам знал. За то, чтобы не знать их, Адам отдал бы все.

Противно было работать на Тони Николсона и его подружку Мару, наблюдать, как они химичат с бухгалтерскими книгами, и делать вид, что не замечаешь. Но оказалось, что не работать на него, не знать ничего о нем — еще хуже.

Взять хотя бы эту ночь. Адам встал с дивана пошатываясь. По пути к кухне он остановился. В сотый раз за эту неделю Адам почти чувствовал, что кто-то стоит за его спиной. И тут, он даже обернуться не успел, кто-то там действительно оказался.

Сильная рука обхватила его горло и сильно дернула. Ноги Адама оторвались от пола. Рот ему заклеили клейкой лентой. Он услышал, как ее отрывали, и ощутил, как она стянула ему губы.

— Не сопротивляйтесь, мистер Петоски. Будете сопротивляться, проиграете и умрете.

Жесткий палец уткнулся ему в спину между лопатками и подтолкнул к двери в спальню.

— Двигай. Сюда, друг мой.

Мысли Петоски заметались. Он привык иметь дело с цифрами, умел просчитывать возможности не хуже машины, и теперь весь его опыт говорил ему, что нужно подчиняться. Адаму даже стало немного легче — выполнять чьи-то указания после семи дней одиночества в этой крысиной норе.

В спальне мужчина включил свет. Петоски не знал его — высокий, белый, темные волосы с проседью. На его пистолете была насадка, глушитель называется, если он правильно все понимал по телевизору.

— Собирай вещи, — приказал мужчина. — Ничего не оставляй. Одежду, бумажник, паспорт, все, что потребуется в длительной поездке.

Петоски не колебался, но в голову ему пришли новые вопросы. Куда он отправляется? Что за длительная поездка? И каким образом ему убедить всех, что он никогда не намеревался ничего говорить ни одной живой душе?

Всему свое время, Петоски: одежда, бумажник, паспорт.

— Теперь шагай в ванную комнату, — велел мужчина. — Собери там все, что тебе понадобится.

«Правильно, — подумал Адам. — Ничего здесь не оставляй. Зубная щетка, паста, бритва… презервативы? Конечно. Почему не настраиваться позитивно?»

Сама ванна была маленькой — с трудом влезла между раковиной, унитазом и душем.

Петоски открыл аптечку, но тут кто-то снова ткнул его между лопатками.

— Залезай в ванну и садись, коротышка.

Это было бессмысленно, но сейчас все казалось странным. Его свяжут в ванне? Ограбят? Бросят?

— Нет, — сказал мужчина, — наоборот, чтобы голова была над сливом.

И внезапно все прояснилось. В первый раз Петоски закричал, и сам услышал, насколько слаб его голос под лентой. Вот, значит, как! Сегодня он исчезнет навсегда.

Он слишком много знал — знаменитые фамилии и их грязные секреты.

У меня оставалось все меньше и меньше людей, с кем я мог бы поговорить об этом деле. Мне повезло, что Нана была среди них.

В течение нескольких дней я держал язык за зубами. Казалось неправильным приносить дополнительный стресс в ее палату. Но шли дни, мои визиты постепенно стали обычным явлением, и я кое-что осознал. Если бы Нана была в сознании все это время, она каждый день требовала бы от меня отчета по делу Каролин. В этом я не сомневался.

Поэтому перестал молчать.

— Дела идут кое-как, старушка. Я про расследование убийства Каролин, — сказал я ей в тот вечер. — Признаться, я совсем запутался. Никогда не попадал в такую ситуацию. Во всяком случае, ничего подобного не припоминаю. Рамон Дэвис готов снять меня с дела. Бюро забрало себе все, я даже не знаю, чего они добились. Не поверишь, но Белый дом дышит мне в спину. А ведь они считаются хорошими ребятами, Нана. Не знаю. Все труднее и труднее уловить разницу. Будто кто-то сказал: можешь любить эту страну, но ненавидеть свое правительство.

Как обычно, в палате было тихо. Я слегка приглушал звук сердечного монитора, так что единственными звуками, кроме моего голоса, были шипение вентилятора и отдаленные разговоры сестер.

Состояние Наны не изменилось, но мне казалось, что ей хуже. Она стала маленькой, совсем седой, отстраненной. Похоже, все в моей жизни в эти дни ускользало в одном и том же направлении.

— Не знаю, куда со всем этим податься. Так или иначе, все выйдет наружу, вот тогда разразится грандиозный скандал. Что-то вроде Уотергейта, старушка. Начнутся всякие слушания, и, возможно, никто никогда так и не узнает реальную историю. У меня такое ощущение, что только я хотел бы открыть именно ту дверь. Я хочу знать. И должен знать.

Тишина обладала еще одним преимуществом: я слышал, как отвечает мне Нана.

«Бедный Алекс. Армия из одного солдата. Что у тебя еще есть?»

Вопрос вовсе не был риторическим. Она действительно хотела знать. Я задумался… На моей стороне Сэмпсон. Разумеется, у меня есть Бри. И Нед Маони — где-то там, в неизвестности.

И еще появилась идея, терзавшая меня: из тех, что нельзя забыть. Черт, неужели эта ситуация станет еще безнадежнее?

Я положил ладони на руки Наны. Прикосновения теперь особенно важны для меня — они позволяют мне связаться с ней на любое время.

Вентилятор в палате шипел. Кто-то засмеялся в коридоре.

— Спасибо тебе, старушка, — сказал я. — Где бы ты сейчас ни была.

«Всегда пожалуйста», — каким-то образом передала мне Нана, и на этом мы закруглились. Как всегда, последнее слово осталось за ней.

Люди продолжали умирать. Все, кто хоть что-то знал, были в опасности.

Это случилось в двух тысячах миль от Виргинии, на острове Тринидад, рядом со столицей Порт-оф-Спейн, в ярко-голубом доме, где выросла Эстер Уолкотт. Именно сюда она сбежала после рейда в клуб Тони Николсона.

Родители встретили ее с распростертыми объятиями и, главное, не задавали никаких вопросов о жизни в Америке, с которой она так резко рассталась.

Два года работы в клубе в Виргинии, где она принимала гостей и подбирала девиц, обеспечили ей неплохой счет в банке. Она имела кое-что еще, поэтому со временем рассчитывала завести собственный бутик с косметикой для волос и ногтей, возможно, даже в Уэстмолле, о чем мечтала смолоду. Это казалось ей идеальным началом новой жизни.

Но, проснувшись на третью ночь в родном доме от того, что мужская рука крепко закрыла ей рот и услышав американский акцент, Эстер поняла, что убежала недостаточно далеко.

— Один звук, и прикончу всех в доме. Всех. Поняла, что я сказал, Эстер? Только кивни.