Юрий Костин - Убить Горби

«Все-таки тебя надо прибить, тварь», – подумал Пашка и улыбнулся Эрлиху.

– Рис, так что насчет моей командировки? – поинтересовался он.

– Все просто. Мне необходимо, чтобы в июле и в августе в Москве было как можно больше моих людей. Ты работал журналистом, знаешь многих своих коллег. Будешь агентом Фонда в Москве, пока все не разрешится.

– Ничего себе, – Пашка сымитировал растерянность. – Шпионом мне еще быть не приходилось…

– Тебе понравится, – заверил Эрлих. – Кстати, рекомендовал тебя твой один очень хороший друг. Может, выпьешь все-таки?

– Нет, спасибо… Какой друг?

– Придет время, узнаешь.

– Заинтригован.

– Этого я и добивался, – Эрлих рассмеялся. – Кстати, как ты относишься к Ельцину?

– А какова позиция Фонда Эрлиха в отношении российского президента?

– Э, парень, ты ж не на партийном митинге, отвечай прямо, от души.

– Нормальное. Сильный, целеустремленный, популярный в народе.

– Верно. Только избегает активных контактов с Западом. Вот и думай теперь, на кого ставить, если Горбачева сместят.

Романченко и Семенов переглянулись.

– А что, есть такая информация? – спросил Савелий.

– Даже если и нет, дни Горби в большой политике, к моему глубочайшему сожалению, сочтены. Мы, конечно, тоже поспособствовали такому положению вещей, слишком много прилюдно дружили с ним, а у вас, как мне известно, дружба с вероятным противником не прибавляет рейтинга политикам. Но мы говорили о Ельцине. Надо, чтобы в окружении этого человека, которого я считаю одним из наследников русского трона, появились люди, исповедующие западные ценности, близкие нам как духовно…

– Так и материально? – подхватил Савелий.

– Правильно.

– Это похоже на формирование «пятой колонны», – заметил Пашка.

– Если хотите, именно так.

– И, насколько я понимаю, мое возвращение в США не предусмотрено?

– Почему? Я же тебе помог оформить грин-карту…

– Но выездных советских виз еще никто не отменял, мне придется получать разрешение на выезд.

– Пол, – снисходительно улыбнулся Эрлих, – когда придет время возвращаться, никаких разрешений на выезд из СССР тебе не понадобится. И произойдет это значительно раньше, чем ты думаешь.

Пашку стали тяготить полунамеки и недомолвки.

– Рис, вы рассуждаете так, будто моей страны больше нет на политической карте мира, – выпалил он в сердцах и почувствовал строгий взгляд Романченко.

– Странно, – проговорил Эрлих, – мне казалось, своей страной ты считаешь будущую Россию или хотя бы Соединенные Штаты.

Семенов понял, что дал маху, но отступать, оправдываться было неразумно.

– По-моему, моя реакция вполне нормальна. Я родился в СССР, у меня там остались друзья, в том числе среди журналистов, как вы справедливо заметили. В конце концов, там могилы родителей, любимые места…

– Браво! – Рис театрально захлопал в ладоши. – Мне такой ответ по душе – сразу видно, человек не кривит душой. Я сразу понял, что не ошибся в выборе, спасибо Савелию. Предлагаю обсудить план твоего возвращения и список поручений. На подготовку и сборы три недели.

* * *

Этим вечером Пашка вызвался отвезти Романченко домой. Тот снимал таунхаус в тихом районе Вашингтона, недалеко от городского зоопарка.

– Что ты обо всем этом думаешь? – спросил Пашка, когда они ехали по «белтвею» – окружной дороге.

– Думаю, это великолепный шанс доказать свою лояльность американцам. Теперь тебе, товарищ Семенов, светят сплошные загранкомандировки. А ты сидишь напряженный и потерянный. Грех жаловаться.

– Это понятно… Но что за странное поручение – внедриться в журналистский пул российской власти?

– Нормальное поручение. Старику повсюду требуются источники информации. Он ведь у нас что-то типа независимого ЦРУ. Как видишь, правительство его поддерживает, по крайней мере, ястребы точно, а если что пойдет не так, они крылышками взмахнут да и отлетят в сторону, будто и не было никакого Риса Эрлиха. Ладно, не переживай – пока рано. Москва еще должна дать «добро».

Это самое «добро» было стремительно получено, более того, Пашкиной информацией, накопленной за время общения с сотрудниками Фонда, заинтересовалось руководство их Управления. Романченко даже намекнул, что вероятна встреча с самым главным шефом.

Отведенные на подготовку три недели пролетели быстро. Пашка зарезервировал последний день для покупок. Возвращаться из Америки без сувениров, джинсов, фирменных кассет и всякой другой мелочи было неразумно даже для советского разведчика.

Как-то в магазине он увидел девушку, очень сильно напоминающую его подругу из Нью-Йорка. Пашка так внимательно вглядывался в ее лицо, что девушка отреагировала очень по-американски: остановилась перед ним и, подбоченясь, строго спросила, не может ли она чем-нибудь помочь.

– Нет, спасибо, я обознался. Принял вас за свою знакомую, которую давно не видел и потому соскучился.

Однако ни искренность, ни обезоруживающая улыбка не помогли.

– You'd better not stare at strangers like that! – отрезала американка и, круто развернувшись, отчалила от него походкой властительницы мира.

– Спасибо, мадам, – прошептал ей вслед Пашка по-русски. – Теперь мне еще больше захотелось домой. Там ждут меня мои ребята. Как они, интересно? Олежка, Вован… Прилечу, сразу отыщу вас и мы еще хлопнем по рюмочке.

Перед самым отлетом в Москву Романченко проинструктировал Пашку категорически воздерживаться от любых контактов с сослуживцами. У Фонда Эрлиха глаза и уши повсюду, и ставить под угрозу чистоту устоявшейся легенды было бы верхом непрофессионализма…

Когда они, стоя на улице у зала вылета аэропорта имени Даллеса в Вашингтоне, курили одну сигарету за другой, Пашка, щурясь на солнце, мечтательно проговорил:

– Конечно, даже думать нельзя о том, чтобы передать весточку одной девушке, что работает в ирландском пабе в Нью-Йорке, верно я понимаю?

– Паш, ты хороший парень, только детства в тебе человек на десять. – вздохнул Савелий. – Ты еще вспомни сцену свидания Максима Максимовича Исаева и его жены в Берлине! Забудь. Напишешь ей письмо, когда выйдешь на пенсию.

Пашка задумался, провожая взглядом беззаботно идущих на свои рейсы граждан нормальных стран. Позавидовал их буржуйской жизни, простым человеческим радостям и, как искренне верил, их абсолютной свободе, которой сам-то был лишен в Советском Союзе, а после и вовсе ограничил ее до предела, став разведчиком. Он опять вспомнил друзей, Настю, людей, с которыми не имел права общаться, потому что так кому-то было угодно…

«Да, похоже, не годен я для службы, с которой когда-то связал свою судьбу с легкой руки Николая Николаевича».

Он представил, как было бы замечательно послать куда подальше Савелия, приставленного следить за каждым его шагом, арендовать какой-нибудь кабриолет и махнуть в Нью-Йорк, где в антураже свободного и комфортного мира, доставшегося не тем, кто этого достоин, ждет его простая русская девушка Настя.